современное, то они — простые. Наверное, и к ним пришла унификация? А в старое-то время сидели, выдумывали… «Хлеб»… «я»… «мы»… А теперь «компьютер» — 2–3 черточки!
Иероглифы столь хороши собою, что их можно носить как брошку, как серьги, как украшение. Почему-то китайцы этим не пользуются, а украшают свои сумочки (дорогие) латинским шрифтом, скучным и обыкновенным. Увы!
В день вылета погода превзошла сама себя — дождь как из ведра да еще с грозою; раскаты грома, как кашель, отдаются в горах.
Решила не терять полдня и поехала в город — из своей деревни. Поехала. Промокла. Села на двухэтажный трамвайчик — осмотреть напоследок город по трамвайной линии, так меня учил еще любимый университетский преподаватель, Владимир Николаевич Турбин. Заехала Бог знает куда. И что-то испортилось, трамваи встали. А у меня время!
Еле-еле успела; но и в метро (в тоннеле) поезд встал…
Господи, спаси!
Такси было подано к квартире.
И вот — лечу. С музыкой. Сейчас будут кормить ужином.
Не взлетали часа 11/2. Потому что, оказывается, багаж перегрузили. Пересаживали, гоняли пассажиров с места на место. Совок. Опять совок — чуть на борт, а он уж здесь, поджидает.
Гонконг совершенно драматический, несмотря на всю его пышность и великолепие.
Миллиард дышит в затылок.
На паспортном контроле китайцев (из коммунистического Китая) проверяют особенно тщательно.
Они — другие: они по-другому одеты, по-другому держатся, по-другому пахнут. Те, гонконгские, — чрезвычайно чистоплотны, хорошо одеты, «прибраны». Эти — несчастны. А несчастье — во всем, даже в запахе.
Их долго проверяют на паспортном контроле.
Они — похожи друг на друга. Синие такие. В костюмчиках.
А в сумках — поверх всего — лежит махровое полотенце. Чтобы пот утирать.
Человек, который спит на набережной, с сумкой около головы. Кто он?
И — наши.
Мужики.
Мужчинами (тем более джентльменами) я их никогда не назову.
Делают вид, что богатые.
Самолет летит, как мне доложили, на высоте 8 500 м. Поет Эдит Пиаф.
По гонконгскому ТВ была передача о финнах. Выяснилось, что они почти никогда не говорят друг другу о своей любви. Такие они северные.
Китайцы поразительно опрятны. Это, м.б., защитная реакция — от скученности, от среды, от климата. Но все равно приятно.
Мы вроде финнов.
А китайцы — целуются вовсю на улицах, как французы.
У музея, в дождь, под навесом, видела двоих почище роденовского «Поцелуя».
В самолете все спят.
Мы летим через Пекин, Хабаровск, Новокузнецк, Новосибирск, кажется, Сыктывкар… В общем, через города, где я никогда не бывала.
Ну кто же расскажет, как я сушила туфли под кондиционером?
Кто расскажет, как сушила платье после тропического ливня?
И кто — чем пахла трава и хвоя?
Белый играет в подземном переходе (между станцией метро и станцией парома) на флейте. Тонкий, изящный, рыжий англосаксонский цветок.
Не подают. Почти.
Белый играет в переходе метро на гитаре. «Битлов». Подают — желтые. Белые как бы не замечают.
Пожилой китаец играет — на следующий день — на месте белого, играет на китайском музыкальном инструменте вроде лютни.
Нищие трясут денежками в коробочке, чтобы был стук.
Так же трясут палочками в стакане (из бамбука?) молящиеся в храме.
Женщина средних лет, в белых шелках, на коленях в храме. Долго стоит на расстеленном аккуратно коврике. Деловито встала, отряхнулась, пошла к алтарю.
Где они, китайские боги?
Как, с каким ужасом они взирают на разделенный Китай?
И как много я не успела: не успела съездить на острова; сходить в Музей чаепития… увидеть здание французской миссии и англиканского собора середины XIX века…
Да, европейская старина здесь особая. Кончается на XIX веке.
А китайская… Этого вообще нам не постичь.
Такой вот город. В самом центре — лавочки; жизнь кипит; здесь же бездомные спят на улице на раскладушках, ребенок с совсем взрослым, тоскливым взглядом.
Последний гонконгец — шофер такси, молодой человек с прелестной улыбкой, услужливый, но с полным чувством собственного достоинства. Доставил меня в аэропорт — по дороге, в тоннеле (огромном, внутри горы Виктории прорытом, платном), ехал за грузовиком, весь извелся.
Совсем как наши водилы.
Свои колоссальные небоскребы гонконгцы возводят практически вручную, без кранов, при помощи длинных бамбуковых палок — их «леса». Как это у них получается, ума не приложу.
Дороги, развязки на дорогах — фантастические.
Гонконг — открытый город!
Такси носит гордое название «Золотая стрела». «О «Серебряной звезде» я уже говорила, — есть еще и «Мерцающая», есть и «Жемчужина Востока» и т. д. и т. п. Они «ометафоривают» даже совсем, казалось бы, бездушные механизмы; так им удобнее.
