Теранезия

только укрепило его решимость. Чем хуже он чувствовал себя, делая то, что делал, тем более необходимым это казалось.

Прабир представил, как помещение выглядело днем через окно. Он увидел отца, склонившегося над микроскопом, и понял, где он сейчас находится и куда ему нужно идти дальше. Открыть клетку, полную взрослых особей, в темноте, значило напрашиваться на неприятности: вряд ли можно было ожидать, что удастся нащупать их туловища, при этом не разбудив, и даже, если ни одна не вылетит, то их крылья окажутся слегка повреждены. Личинки были покрыты острыми щетинками и выделяли коричневую, зловонную и вызывающую раздражение слизь. Он, вероятно, смог бы преодолеть отвращение — в конце концов, это были всего лишь гусеницы; совсем не то же самое, что засунуть руку в клетку со скорпионами — но он видел пятна от слизи, оставшиеся на руках отца. Было бы очень сложно объяснить такие же следы на своих руках случайностью.

Парой метров дальше вдоль стола он нашел то, что, как он надеялся, и было нужной ему клеткой. Он несколько раз легонько щелкнул по туго натянутой сетке, ожидая ответа. Ни нервного трепетания, ни сердитого шипения. Он приблизил лицо к сетке и вдохнул: сквозь запах металла пробились запахи живицы и листьев. Прабир как-то видел куколок в клетке, свисавших на тонких нитях с веточек: оранжево-черно- зеленые комки, поддерживаемые крупноячеистой шелковой сеткой — то, что отец называл «портупеей» — похожие на маленькие, деформированные, покрытые плесенью, сгнившие дыни, каждая в своей сетке. Личинки не плели кокон, который мог бы скрыть их метаморфозы, они проделывали их на виду, и это было не очень приятное зрелище. Но какой бы уродливой ни была мешанина их распадающихся частей, прикосновение к ним было даже в половину не так неприятно, как до начала процесса.

Прабир открыл клетку и протянул руку вовнутрь.

И тут же ее отдернул. Идиот. Нельзя было руководствоваться смутным воспоминанием о том, как выглядит клетка. Он должен начать снизу и двигаться наверх, чтобы не разорвать одну из поддерживающих нитей. И сейчас ему нужен был пот на пальцах, чтобы хватило одного прикосновения. Его руки и бока были покрыты каплями из-за ночной влажности; он смочил правую руку и засунул ее ладонью вверх на дно клетки. Затем начал ее медленно поднимать. Пустое пространство над дном клетки казалось никогда не закончится; он чувствовал, как ладонь высыхает, тогда как остальная кожа сочится нервными ручейками. Он попытался вспомнить, что отец рассказывал о цикле воспроизводства. Возможно, в клетке вообще нет куколок.

Когда рука была на уровне плеча, его запястье наконец-то коснулось чего-то.

Оно было прохладным и упругим. Одна из нитей.

Он отдернул руку. Та дрожала.

Еще один раз, решил он. Если не получиться, он уйдет.

Стоя рядом с клеткой и пытаясь вспомнить, куда именно он засовывал руку в первый раз, Прабир услышал неясное, незнакомое жужжание, доносящееся откуда-то снаружи домика. Он был озадачен: он знал звук каждой машины в кампунге, работали ли те нормально, гудели от перегрузки или их вообще заклинило. Если и было что-то неизвестное, то оно было здесь, внутри: какие-нибудь автоматические части лабораторного оборудования или насос холодильника, работавшие слишком тихо, чтобы их можно было услышать снаружи. Но источник звука находился не в домике, в этом он был уверен.

Это реактивный самолет. Летит ниже, чем обычно. А может быть нет; может ночной воздух имеет другие акустические свойства. Звук был настолько тихим, что никогда не разбудил бы его. Прабир вообще не мог быть уверен, что такого раньше не случалось.

Он стоял в темноте, слушая, как приближается самолет. Если он летит ниже, то что это может значить? Если он побежит и разбудит родителей, никто не будет допытываться, чем он занимался посреди ночи. Ему достаточно будет сказать, что его разбудила боль в животе.

Гул становился громче, пока вдруг не стал оглушительным. Прабир застыл, как парализованный, представляя бомбы, летящие вниз, по направлению к целям, пока самолет, ускоряясь, улетает прочь. Но после того, как исчез затихающий звук двигателей, ничего не случилось. Только из джунглей доносилось лягушачье кваканье.

Прабир готов был рассмеяться от облегчения, но смех застрял у него в горле. Может быть из защитили надписи — краска была хорошо видна, благодаря температуре панелей на крыше — как черное на сером в искаженных цветах инфракрасного экрана. Но если пункт назначения самолета изначально был другим, а Теранезия не значила ничего и была только мимолетным ландшафтом под крылом, тогда бомбы еще могут сбросить этой ночью. На другой остров.

Прабир таращился в темноту, испытывая ноющую пустоту в груди. Он снова засунул руку в клетку и продолжил поиск. В этот раз его усилия оказались не напрасны: кончики его пальцев коснулись куколки. Из-за этого та начала болтаться, но шелковая нить, удерживающая ее, оказалась достаточно упругой. Он подождал, пока затихнут колебания, затем бережно обхватил ее ладонью. Поверхность была холодной и гладкой, как шеллак.

Он не знал, насколько потной была его ладонь, и не хотел засовывать в клетку и левую руку — для этого ему пришлось бы повернуться и он мог задеть еще какие-нибудь предметы. Некоторое время он стоял совершенно неподвижно, запоминая расположение куколки. Потом вытащил руку, тщательно смочил ее потом и обтер о поверхность спящего насекомого, уверенный, что такой дозы яда будет более чем достаточно.

Он закрыл клетку и вышел из домика тем же путем, что вошел. С запозданием присел, чтобы проверить, не оставил ли он следов, но вдоль выбранного им маршрута было много густой травы, на которой не оставалось отпечатков и которая не давала его ногам запылиться настолько, чтобы оставить следы внутри помещения.

Когда он улегся в гамак, то почувствовал себя выжатым досуха физически, еще более изнуренным, чем когда он наполовину вскарабкался на вулкан. Но все, что сделал в домике бабочек, уже казалось еще более нереальным, чем сон. Не видев преступление, ему будет легче выглядеть невиноватым, когда он услышит эту новость. К тому времени, когда отравленная бабочка не родится, или, развернув крылья, умрет в лучах солнца, не останется даже тени воспоминания о его руке внутри клетки.

* * *

Прабир возвращался с пляжа с Мадхузре на руках, когда до него донесся громкий глухой удар со стороны кампунга. Было похоже на звук обрушившегося дерева, но не было ни скрипа рвущейся древесины, ни треска ломающихся веток.

Мадхузре с удивлением глянула на него, но не напирала, требуя объяснений: она была вполне способна придумать все сама. Им все придется выслушать это за ужином: на острове появилось новое чудище, натыкающееся на деревья в поисках вкусных детишек.

Прабир услышал, как мама закричала полным ужаса голосом:

— Радженда!

Мадхузре выглядела испуганной, ее ротик скривился. Прабир опустил ее на дорожку.

— Стой здесь.

Он побежал к кампунгу. Мадхузре неразборчиво закричала ему вслед; он обернулся и увидел, что она расстройства машет руками. Он остановился и в нерешительности уставился на нее. Что если опасность и здесь? Если солдаты десантируются с самолета, они могут быть где угодно.

Он побежал обратно к Мадхузре и подхватил ее на руки. Она вцепилась ему в щеки и стала колотить по шее, плача и распуская сопли. Прабир проигнорировал нападение и затрусил обратно вниз по дорожке, не обращая внимания на вес и сопротивление Мадхузре. Это было как бег во сне: джунгли текли мимо него без всякого желания и усилий с его стороны. Сон сам нес его вперед.

Мама стояла одна, в смятении, посреди кампунга и огладывалась, будто ища что-то. Заметив Прабира она начала бить себя кулаком по лбу.

— Забери ее! Она не должна это видеть! — раздался ее гневный крик.

Сбитый с толку Прабир остановился на краю кампунга, пытаясь сдержать слезы. Где отец?

— Мам, что случилось?

Мать уставилась на него, как на идиота.

— Где лестница? — прокричала она. — Что ты сделал с лестницей?