— Я тут! Здесь я!
Эдик не проявил особой радости. Сделал вид, что не услышал. Его байроническое одиночество должно было одновременно манить, волновать и отталкивать. Крикливая фамильярность ему явно не нравилась.
— Меня зовут Эдуард.
— Эдик, да кончай ты!
— Говорили, что тебя…
— Известия о моей творческой кончине были несколько преувеличены.
— Вижу.
— Есть дело, — сообщил я ему и подмигнул.
Эдик поморщился, но смолчал. Он тренировал свою неприступность перед зеркалом, заведя эту привычку после посещения актерских курсов. Эдик всегда твердо придерживаться заранее выбранной роли и прекрасно знал свое тусовочное место. Он сам его создал. Эдик был специалистом по созданию «OK!».
Познакомился я с ним, когда он проводил рекламную акцию по продвижению самого себя. Искал подходы к сильным мира сего через личные неделовые контакты. Мне он позвонил по номеру правительственной связи, чтобы поинтересоваться, где я взял такую замечательную домашнюю хозяйку. Эдик был первый, кто спросил про Лю. Я смутно догадывался, что не имел чести быть представленным, но все же ответил. Скоро, незаметно для себя, я купил его услуги. Эдик сделал из мужчины, которого бросила жена, мужчину, который с женой расстался.
Тогда он был мало известен, делал все аккуратно и осторожно, много не брал и не давал. Настоящий размах начался позднее, когда он первый выпустил на рынок ценных бумаг личные акции, обеспеченные талантами и способностями человека-эмитента. Так он перестал принадлежать себе и стал принадлежать народу, обществу, своим акционерам. Даже я поддался воздействию рекламы и купил его акции. Я был хозяином части Эдика. Интересно, какой?
— Мне надо поменять имидж, типа ребрэндинг сделать.
— Тебе?
— Мне.
— Это дорого. Это очень…
— Знаю.
— И зачем?
— Ну, ты же сам говоришь, что дрянь русской повседневности мешает творить. Ну, как бы сейчас происходит гробализация культуры. К чему бы ни прикоснулись космополиты, то сразу превращается из культурной ценности в дерьмо.
Эдик смотрел на меня, как на сумасшедшего. Наверное, он меня жалел.
— Кому я это говорил?
— Всем.
— Так я это по телеку говорил.
— Ну, так и я не для театра постановку готовлю.
— Не пойму, тебе имидж менять или новый проект толкать?
— Я должен соответствовать проекту. Типа внутренний диссидент. Духовный. Подтачивал систему изнутри, считая, что ее можно изменить и жестоко ошибся. Десять лет копил раздражение и недовольство и вот… Пришло время сказать правду.
— Что сказать?!
— Ну, не всю. Так, немного.
— А я здесь причем?
— Ты проникнись! Оппозиция должна стать конструктивной, а не окна бить и демонстрации устраивать. А у тебя как раз имидж старорусского консерватора.
На самом деле у него был имидж старорусского ретрограда, но это ничего не меняло. Во- первых, сейчас никто толком не знает, что же такое консерватизм. Во-вторых, Эдуард со своим демоническим видом и папой голландцем датского происхождения лучше всего походил под образ русского интеллигента. Ни то, ни другое уже не существует и поэтому очень притягательно.
По субботам Эдик ездил на «колхозный рынок» сети «Hediard» или «Fauchon». Так и говорил — «колхозный». Общался там с женами топ-менеджеров, страдающими shopoголизмом и иногда с самими топами. Всегда покупал селедку, репчатый лук и чищеную лазером картошку. По воскресеньям ходил на прием к Богу в старообрядческую церковь. Рядился в ситцевую рубашечку с ручной вышивкой, в купеческий кафтан и картуз, который постоянно мял потными руками. Его «OK!» был очень эклектичен.
— Мне, главное, чтобы они увидели потенциал и поверили.
— Кто?
— Ну, эти… «люди принимающие решения».
— Напиши им записку.
— Нет. Текст умер. Нужна картинка.
