себе самому вызвал бы ненависть. Ведь вы обычно негодуете не столько против виновников ваших ошибок, сколько против тех, кто вас порицает за них. (81) И поскольку вы так настроены, я опасаюсь, как бы не вышло, что, пытаясь облагодетельствовать вас, я сам попаду в беду. Тем не менее я не отступлю полностью от того, что задумал сказать, но, опустив самое неприятное и способное вас больше всего уязвить, напомню только о том, что заставит вас понять безрассудство тогдашних руководителей государства. (82) Они так тщательно придумывали действия, за которые люди вызывают к себе величайшую ненависть, что провели постановление — деньги, полученные от взносов союзников, разделить на таланты и вносить на орхестру во время Дионисий, когда театр будет полон[63]. И не только это. Они выводили на сцену сыновей граждан, погибших на войне[64], демонстрируя, с одной стороны, союзникам взысканные с их имущества подати, вносимые на орхестру наемниками, а с другой стороны, — остальным эллинам — множество сирот и бедствия, вызванные таким своекорыстием. (83) Поступая так, они и сами считали город счастливым, и многие неразумные люди превозносили его; не имея ни малейшего представления, что произойдет из — за этого в будущем, они восхищались и восхваляли несправедливо приобретенное городом богатство, хотя оно должно было вскоре загубить и то, которое существовало там по праву. (84) Тогдашние руководители государства так далеко зашли в пренебрежении к собственным делам и в стремлении к чужому, что стали снаряжать триеры в Сицилию в то время, как лакедемоняне вторглись в нашу страну, и уже построено было укрепление в Декелее[65]; им не стыдно было видеть, что отечество раздирается и опустошается, а они отправляют войско против тех, кто никогда ни в чем не провинился перед нами; (85) нет, они дошли до такого безрассудства, что задумали установить свою власть над Италией, Сицилией и Карфагеном, в то время как не владели своими собственными предместьями. Они настолько превзошли всех людей в своем неразумии, что других несчастья смиряют и делают благоразумней, а их и несчастья ничему не научили. (86) И это несмотря на то, что во время нашего владычества они испытали больше и более серьезных бедствий, чем когда — либо довелось испытать нашему городу. Двести триер, отплывшие в Египет, погибли вместе с экипажами, у Кипра погибли сто пятьдесят триер; во время Декелейской войны они загубили десять тысяч гоплитов из своих граждан и союзников, в Сицилии — сорок тысяч гоплитов и двести сорок триер, наконец, двести триер в Геллеспонте. (87) А кто сочтет, сколько загублено эскадр по пять, десять или более того триер, сколько погибло отрядов по тысяче или две тысячи человек? Одно только можно сказать: стало обычным тогда устраивать каждый год публичные погребения, на которые приходили многие наши соседи и другие эллины не для того, чтобы разделить нашу скорбь по усопшим, а чтобы порадоваться нашим несчастьям. (88) В конечном итоге незаметно для самих себя они заполнили общественные могилы трупами сограждан, а фратрии и списки лексиарха — людьми, не имеющими никакого отношения к нашему городу[66]. Об огромном числе погибших можно лучше всего узнать из следующего: мы увидим, что роды самых именитых мужей и самые прославленные дома, которые устояли в период распрей при тиранах и во время войн с персами, оказались разоренными при том могуществе, которого мы теперь жаждем. (89) А если бы кто — нибудь пожелал рассмотреть, беря это как бы для примера, что сталось с остальными гражданами, то обнаружилось бы, что мы почти изменили свой состав. Однако же не тот город следует считать счастливым, который Набирает себе граждан кое — как из людей всякого рода, а тот, который лучше других сохраняет потомство людей, с самого начала заселивших его; а людей надо восхвалять не тех, кто владеет тиранической властью, не тех, кто приобрел власть большую, чем полагалось, а тех, кто хотя и достоин величайших почестей, но довольствуется теми, какие дарует им народ. (90) Ибо это лучшее, надежнейшее и достойнейшее состояние, которого может добиться как отдельный человек, так и город в целом. Именно такими качествами обладали современники войн с персами, и поэтому они жили не как разбойники, то имеющие излишние средства к жизни, то терпящие величайшие бедствия из — за недостатка в продовольствии и осады; нет, они не испытывали недостатка в продуктах повседневного питания, но и не имели излишков; Гордились справедливостью своей политической системы и собственными добродетелями, и жизнь их была более радостной, чем у других эллинов. (91) Люди же следующего поколения пренебрегли этими преимуществами, стали стремиться не к управлению, а к тирании — слова эти как будто имеют одно и то же значение, но в действительности смысл их резко отличен: дело правителей заключается в том, чтобы своими заботами сделать управляемых более счастливыми; в обычае же тиранов трудами и несчастьями других доставлять себе радости. И те, которые действуют подобно тиранам, по необходимости должны подвергнуться таким же несчастьям, как они, и сами испытать то, чему подвергали других. Именно это и случилось с нашим городом. (92) За то, что мы держали гарнизоны в чужих акрополях, мы увидели врагов в своем собственном акрополе; за то, что брали детей заложниками, отрывая их от отцов и матерей, многие наши граждане были вынуждены во время осады хуже, чем следовало, воспитывать и кормить собственных детей. За то, что наши граждане занимались земледелием на территориях других городов, им в течение многих лет не довелось даже увидеть свою собственную землю. (93) Поэтому, если бы кто — либо спросил нас, согласны ли мы уплатить за столь долгое владычество такими бедствиями нашего города, кто из нас согласился бы на это, кроме совершенно потерявшего рассудок, не помышляющего ни о святилищах, ни о родителях, ни о детях, ни о чем другом, кроме как о собственном веке? Но образцом для себя мы должны избрать рассуждения не подобного рода людей, а таких, которые обладают большой предусмотрительностью, чтут добрую славу государства не меньше, чем собственную, и предпочитают скромное существование на основе справедливости большому богатству, добытому несправедливо. (94) Когда наши предки вели себя подобным образом, они передали потомкам государство в процветающем состоянии и оставили бессмертную славу о своей доблести. Отсюда легко можно вывести два заключения: что страна наша способна воспитывать лучших мужей, чем другие государства, и что так называемое могущество является на деле несчастьем, ибо оно таково, что портит всех им обладающих.
(95) Наилучшим доказательством является то, что могущество развратило не только нас, но и государство лакедемонян. Поэтому люди, обычно восхваляющие доблести лакедемонян, не могут привести такого довода, будто наша политика была дурной вследствие наших демократических порядков, а вот если бы лакедемоняне получили такую власть, они добились бы процветания и для себя, и для других. Напротив, когда власть попала в их руки, ее сущность проявилась еще быстрее. Политический строй лакедемонян, который в течение семисот лет никто не увидел поколебленным ни вследствие опасности, ни вследствие бедствий, оказался за короткое время этой власти[67] потрясенным и почти что уничтоженным.
(96) Вместо установившихся у них обычаев эта власть преисполнила простых граждан несправедливостью, легкомыслием, беззаконием, корыстолюбием, а государство в целом — высокомерием к союзникам, стремлением к захвату чужого, пренебрежением к клятвам и договорам. Лакедемоняне настолько превзошли нас в прегрешениях перед эллинами, что добавили к уже существовавшим бедам еще убийства, внутренние распри в городах, чтобы увековечить вражду граждан друг к другу. (97) Они оказались столь склонными к войне и риску, хотя в другие времена вели себя в этом отношении осторожнее других, что не пощадили ни своих союзников, ни своих благодетелей. Хотя царь дал им более пяти тысяч талантов на войну против нас, а хиосцы ревностнее всех союзников сражались вместе с ними на море[68], (98) и фиванцы значительно усилили их, предоставив им огромное пешее войско, лакедемоняне, как только добились владычества» сразу же стали строить козни фиванцам: против царя отправили Клеарха с войском[69], на Хиосе изгнали лучших граждан, а триеры вытащили из доков и, уходя, все увели с собой[70]. (99) Однако они не удовлетворились этими проступками. В одно и то же время они опустошили материк, чинили насилия на островах, свергали демократические правительства и насаждали тиранов в Италии и Сицилии[71], притесняли Пелопоннес, наполнив его распрями и войнами. Против какого только города они не выступили в поход? Перед какими городами не провинились? (100) Разве не отняли они часть территории у элейцев, не опустошали земли коринфян, не расселили жителей Мантинеи, не захватили с помощью осады Флиунт, не вторглись в область Аргоса, и беспрестанно делая зло другим, разве не уготовили самим себе поражение при Левктрах? Те, кто утверждают, будто поражение при Левктрах явилось причиной бедствий для Спарты, не правы. Не за это поражение союзники возненавидели Спарту, но за вызывающее поведение в предшествующий период; оно и было причиной поражения при Левктрах и того, что угрозе подверглась сама Лакония. (101) Причины следует возводить не к бедствиям, случившимся позднее, а к предшествовавшим поступкам, которые и привели их к столь
