плачевному концу. Поэтому гораздо ближе к истине будет тот, кто сказал бы, что они оказались во власти несчастий тогда, когда сами стали захватывать власть на море. Ведь они приобрели силу, ничуть не сходную с той, какой владели раньше. (102) Благодаря своей гегемонии на суше и выработанной при ней дисциплине и выносливости лакедемоняне овладели и морским могуществом, из — за распущенности же, привитой им этой властью, они вскоре лишились и прежней гегемонии. Они уже не соблюдали законов, которые унаследовали от предков, не придерживались своих прежних нравов, (103) но, возомнив, что могут делать, что им заблагорассудится, оказались в большом смятении. Они не знали, насколько вредна власть, которую все стремятся получить, как она лишает рассудка тех, кто высоко ценит ее, что, по сути, она подобна гетерам, которые заставляют себя любить, но губят тех, кто общается с ними. (104) Ведь с полной очевидностью обнаружилось, что власть производит подобное действие: любой может увидеть, что те, кто пользовались наибольшей властью, начиная с нас и лакедемонян, впали в величайшие бедствия. Эти государства, которые прежде управлялись весьма разумно и имели прекрасную славу, когда достигли власти и получили гегемонию, ничем не отличались друг от друга, но как и подобает тем, кто развращен одними и теми же устремлениями и той же самой болезнью, предприняли одинаковые действия, совершили сходные проступки и в конце концов подверглись одинаковым бедствиям. (105) Когда нас возненавидели союзники и мы были на грани порабощения, лакедемоняне спасли нас, а они, когда все хотели погубить их, прибегли к нашей помощи и от нас получили спасение. И как же можно восхвалять эту власть, которая приводит к столь дурному концу? И как не ненавидеть и не избегать ее, которая побудила и заставила оба государства свершить и претерпеть много страшного?
(106)Не следует удивляться ни тому, что в прошлые времена никто не понимал, причиной скольких бед является власть для тех, кто владеет ею, ни тому, что мы и лакедемоняне боролись за нее. Ибо вы обнаружите, что большинство людей при выборе своих действий ошибаются, больше стремятся к дурному, чем к хорошему, и принимают решения более полезные для врагов, чем для них самих. (107) Это можно увидеть и в самых важных делах. Ибо что происходило не так? Разве мы не избирали такой образ действий, в результате которого лакедемоняне стали властвовать над эллинами, а они разве не распорядились так плохо делами, что мы немного лет спустя снова всплыли на поверхность, и от нас стало зависеть их спасение? (108) Разве чрезмерная активность приверженцев Афин не привела к тому, что города стали склоняться к Спарте, а наглость сторонников Спарты не вынудила те же города перейти на сторону Афин? Разве испорченность демократических деятелей не побудила сам народ склониться к олигархии, установившейся в правление Четырехсот[72]. А безумие Тридцати[73] разве не сделало всех нас более ревностными приверженцами демократии, чем те, которые захватили Филу[74]? (109) Но и на менее значительных фактах и примерах повседневной жизни можно было бы показать, что большинство людей находит удовольствие в пище и образе жизни, которые вредны и для тела, и для души; то, что полезно было бы тому и другой, они считают тягостным и неприятным, а людей, придерживающихся правильного образа жизни, — образцом стойкости. (110) И если, как оказывается, люди избирают худшее для себя в своей повседневной жизни, которая больше заботит их, следует ли удивляться, что они борются между собой за морское могущество, сути которого не понимают и о котором им никогда в жизни не пришлось размышлять? (111) Посмотрите, скольких претендентов имеет утверждающаяся в городах монархическая власть; они готовы что угодно претерпеть, лишь бы заполучить ее. Между тем какие только тяготы и ужасы не связаны с этой властью? Разве люди, овладевшие единоличной властью, не подвергаются сразу же таким бедствиям, (112) что вынуждены вести борьбу со всеми гражданами, ненавидеть даже тех, от кого не претерпели никакого зла, не доверять собственным друзьям и товарищам, возлагать охрану своей безопасности на наемников, которых никогда и не видели; опасаться своей охраны не меньше, чем заговорщиков; столь подозрительно ко всем относиться, что не чувствовать себя в безопасности в присутствии даже ближайших родственников? (113) И это вполне естественно: ведь они знают, что из тиранов, правивших до них, одни были убиты своими родителями, другие — детьми, третьи — братьями, четвертые — женами[75] и что род их оказался стертым с лица земли. Все же, несмотря на это, они добровольно обрекают себя на столь большое число несчастий. И если люди выдающиеся, обладающие величайшей славой, сами навлекают на себя столько бед, следует ли удивляться, когда обыкновенные люди устремляются к другим подобным же бедам? (114) Я хорошо знаю, что вы согласны с тем, что я говорю о тиранах, но вам неприятно слушать мои суждения о морском могуществе. Вы проявляете самое постыдное легкомыслие: то, что вы видите в других, этого вы не замечаете в себе. Между тем немаловажным признаком, по которому распознается здравомыслие людей, является одинаковый подход к суждению о действиях одного и того же порядка. (115) Но вам нет до этого никакого дела: власть тиранов вы считаете тягостной и вредной не только для других людей, но и для самих ее носителей, а морское могущество, которое ни по своим деяниям, ни по вызванным им бедствиям ничем не отличается от единоличной власти, вы почитаете величайшим благом. Вы полагаете, что фиванцы оказались в бедственном положении из — за того, что притесняют своих соседей[76], сами же обращаетесь с союзниками нисколько не лучше, чем они с Беотией, но считаете при этом, что поступаете должным образом.
(116) Если бы вы послушали меня, то перестали бы принимать совершенно необдуманные решения и обратили бы внимание на самих себя, на наш город, с тем чтобы обсудить и рассмотреть, в силу каких действий два этих города — я имею в виду наш и лакедемонян, — малозначимые вначале, достигли владычества над эллинами, а когда захватили огромную власть, сами подверглись угрозе порабощения; (117) в силу каких причин фессалийцы, получившие в удел огромные богатства, владея обширной и плодородной землей, впали в бедность, а мегаряне, у которых вначале были малые и скудные ресурсы, не имевшие ни земли, ни гаваней, ни серебряных рудников, возделывавшие скалистую почву, приобрели величайшие среди эллинов состояния. (118) И хотя у фессалийцев было более трех тысяч всадников и бесчисленное множество пельтастов[77], их акрополи захватывают то одни, то другие[78], мегаряне же, располагая небольшими силами, всегда распоряжаются своей страной по своему усмотрению. А кроме того, фессалийцы постоянно воюют между собой, а мегаряне, хотя и живут между пелопоннесцами с одной стороны, фиванцами и нашим городом — с другой, постоянно пребывают в состоянии мира.
(119) Если вы сами обстоятельно рассмотрите эти и подобные им факты, то увидите, что невоздержанность и наглость являются причиной несчастий, а умеренность — благ. Вы одобряете умеренность в отдельных людях И полагаете, что те, кто проявляют ее, живут всего безопаснее и являются лучшими из граждан; но вы не думаете, что таким же образом должно вести себя и наше государство.
(120) Между тем государствам гораздо больше следует проявлять добродетель и избегать преступлений, чем простым людям; ведь человек дурной и нечестивый может умереть раньше, чем поплатится за свои проступки; государства же вследствие того, что они бессмертны, всегда несут наказания и от людей, и от богов. (121) Учитывая все это, вам не следует прислушиваться к тем, которые угождают вам теперь, но нисколько не заботятся о будущем и, утверждая, что любят народ, губят при этом государство в целом. И в прежние времена, когда подобным людям удавалось завладеть ораторской трибуной, они доводили город до такого безумия, что он претерпел все, о чем я только что говорил. (122) Но удивительнее всего, что вы выдвигаете в качестве вождей народа не таких людей, которые мыслят так же, как те, кто добился величия нашего государства, а подобных — и на словах, и на деле — тем, которые погубили его. Однако же вы знаете, что хорошие руководители отличаются от дурных не только тем, что добиваются благоденствия государства, (123) но и тем, что при первых демократический строй в течением многих лет не подвергался изменениям и не свергался[79], а при последних за короткое время уже дважды был уничтожен; знаете и то, что изгнанные при тиранах и при Тридцати, вернулись не с помощью сикофантов[80], а благодаря людям, которые ненавидят подобных лиц и пользуются величайшим уважением за свою порядочность. (124) Несмотря на то что сохранилось столько воспоминаний, в каком состоянии было государство как при хороших, так и при дурных руководителях, мы так благосклонны к испорченности наших ораторов, что, даже видя, как из — за вызванных ими войн и распрей сами они из бедняков стали богатыми, а из, остальных граждан многие лишились даже отцовского наследия, мы не сердимся и не возмущаемся их благоденствием; (125) нет, мы миримся с тем, что наш город обвиняют за то, что он притесняет эллинов и взимает с них дань, а они наживаются на этом, что наш народ, который, по их словам, должен властвовать
