дорогостоящее.
— А может ли кто-нибудь, ну, скажем, обком партии, попросить КГБ подслушать чей-то телефон?
— Однажды ко мне обратился с такой просьбой секретарь Ленинградского обкома. Я ему тогда отказал. Но не исключаю, что в других местах могут пойти навстречу…
— Существует ли в КГБ практика политических убийств?
— Не знаю, как сейчас, но некоторое время тому назад еще существовала.
— Простите за прямоту, а вам самому в бытность резидентом приходилось осуществлять или планировать подобные операции?
— Я знал о них…
— Скажите, а существуют у нас в стране зоны, закрытые для КГБ?
— Мне, по крайней мере, известна только одна такая зона: запрет на сбор и хранение любой негативной информации на номенклатурных работников. Когда я, скажем, работал в Ленинграде, у меня был специальный список этих лиц: секретари обкома партии, председатель Ленсовета и его заместители, даже, кажется, секретари обкома комсомола туда входили. В общем, вся руководящая верхушка…
— А от кого исходил этот запрет?
— Я, кажется, уже упоминал в нашем разговоре, что единственная организация, которая может давать какие-либо указания КГБ, — это ЦК партии. Я в данном случае не знаю, как точно именуется соответствующий документ, подписанный на Старой площади — секретная инструкция или закрытое постановление, — но в КГБ он трансформирован в служебную инструкцию. Там сказано, попытаюсь по памяти воспроизвести: запрещается проводить любые оперативные мероприятия в отношении… И дальше идет перечень должностей. Затем: в случае получения негативных материалов в отношении этих лиц они должны уничтожаться немедленно на месте. То же самое, если подобные материалы попадают к нам косвенным путем. Ну, например, если на магнитозаписи телефонного прослушивания случайно проскакивает хотя бы упоминание о таком лице, то это место на пленке должно быть немедленно стерто. Поэтому мне очень смешно было читать сообщение Прокуратуры СССР о том, что по заявлениям Гдляна и Иванова о высокопоставленных взяточниках она произвела дополнительную проверку и не обнаружила никаких подтверждающих материалов. Да не могла она их обнаружить, их в природе просто не существует. В свое время Н.С. Хрущев заявил, что органы встали над партией и это недопустимо. Верно, но с одним небольшим уточнением. С тех пор из-под контроля органов выведена не партия, а лишь ее руководящий аппарат.
— Применяет ли КГБ те формы работы с политическими противниками, о которых вы упоминали, в отношении нынешнего депутатского корпуса?
— Когда дело касается структур, оппозиционных КПСС, то тут, по крайней мере до последнего времени, все ограничения снимались. Не важно, что это: межрегиональная депутатская группа или какая- нибудь неформальная молодежная организация. Не важно, кто этот человек: член Верховного Совета СССР или рядовой колхозник. В ход может пускаться весь имеющийся арсенал, все, что способно дискредитировать и опорочить людей, ведущих себя не так, как кому-то бы хотелось. Я уж не говорю о дискредитации Ельцина и Гдляна. Незадолго до I съезда народных депутатов СССР на одном из закрытых совещаний в КГБ руководством давались по этому поводу прямые установки…
— Правда ли, что в составе КГБ существует специальное подразделение, занимающееся распространением дезинформации?
— Да, такое подразделение действительно есть. Оно-то как раз и занимается дискредитацией отдельных людей и организация, распространением анонимных листовок, ложных слухов. Под определенную версию подбираются, например, материалы и подсовываются западному корреспонденту, а потом мы читаем этот материал в наших газетах со ссылкой якобы на иностранные органы печати.
— Каково ваше мнение о роли КГБ в разгроме АНТ?
— КГБ немало способствовал появлению и укреплению АНТ. ведь там есть и здоровые, болеющие за интересы страны силы, и в то же время — парадоксальная ситуация — стал его могильщиком. То, что разоблачение АНТ инспирировано органами, — несомненно. Я лично усматриваю тут два варианта. Либо это результат нескоординированности или соперничества разных подразделений внутри КГБ, что крайне маловероятно, либо, что скорее всего, здесь завязаны противоборствующие политические силы. Вы знаете, на каком высоком уровне была санкционирована деятельность АНТ, и теперь прикиньте, каков должен быть уровень, позволяющий подключить КГБ к ее пресечению. В итоге — подножка правительству, а страна не получает импортных товаров на 35 миллиардов рублей. Вот вам цена политических игр.
— Каким же образом должен, по-вашему, быть реформирован КГБ?
— Прежде всего его надо деполитизировать. Госбезопасность должна — и будет — заниматься своим делом: защищать Конституцию и стабильность государственного устройства, безопасность граждан. А когда КГБ, как, впрочем, и любая другая полиция влезает в политику, то он неминуемо становится инструментом в руках различных групп и партий.
— И в заключение. Вы прогнозируете, какими будут для вас лично последствия этой публикации?
— Безусловно, неприятности меня ждут. Какого рода, пока сказать не могу…
— Неужели с вашим опытом это так сложно предвидеть?
— Знаете, эта организация достаточно творческая и изобретательная… Но и я не исчерпал своих возможностей.
Наш собеседник сидел в заваленной письмами редакционной комнате, мы несколько часов подряд забрасывали его вопросами, высыпая из диктофона садившиеся батарейки. Нам давно не хватало такого собеседника. Да, мы защищали (и защитили) парня, которого исключили из комсомола, притесняли в армии за то, что 'доверенное лицо' — приемщица фотоателье — доложила 'куда надо' о том, что на проявленной пленке он сфотографирован 'под панка' — это 1988 год. Мы нашли в Баку энергетика телецентра, высказавшего версию: блок питания взорван, возможно, и не 'экстремистами' — год 1990. Мы не раз говорили — еще перед XIX партконференцией — о необходимости деполитизации правоохранительных органов. Но разрозненные факты, рассыпающаяся порой информация на этот раз косвенно или прямо подтверждались профессионалом. Профессионалом признанным, со своей точкой зрения, которая будет, видимо, оспариваться, но — надеемся — тоже профессионалами, а не лицами с единственным угрюмым аргументом: 'Вы вбиваете клин между органами и народом'.
Система социального страха входила в систему 'социального обеспечения'. Мы понимали, что зависим не только от легального закона, но и от кадровика-отставника, от 'объективки', не высказанного вслух неизвестно кем, но витающего в воздухе мнения. 'Личное дело' было не личным, а наши поступки — это предполагалось — могли не оцениваться, а 'профилактироваться' до их совершения, хотя не имели отношения к УК РСФСР.
Умный человек как-то сказал: 'Общество вправе требовать от своих членов тот уровень смелости, безопасность которого может обеспечить'. При системе неявного, но шкурой ощущаемого контроля уровень смелости на душу населения, смелости мышления и поведения мог быть лишь убогим. Парадокс: от существования где-то под боком дышащей машины 'органов' было чувство не безопасности, а страха.
Наш собеседник не назвал для публикации фамилий и цифр. Мы понимали — он исходит из интересов страны. Так же, как исходит из интересов страны, вскрывая систему, мешающую созданию гражданского общества. В тот день, когда мы слушали генерала, Съезд народных депутатов РСФСР принял за основу 'Декрет о власти', в котором сказано: 'В РСФСР не допускается система партийно-политического руководства… в правоохранительных органах, КГБ…' Декрет еще не Конституция, но уже есть надежда — общество может требовать иного уровня смелости от своих граждан…
