стыда и досады у него даже выступили слезы.
— Не буду я… — буркнул он.
— Как же это «не буду»? — подтрунил над ним Кушба. — Приказ командира… За невыполнение сам понимаешь, что полагается.
Хабас снова исподлобья взглянул на Раю: та уже смеялась совершенно открыто. Паренек сорвал с головы шапку и что есть силы ударил ею о землю.
— Что хотите делайте — не буду!
Татарнаков и Фролов рассмеялись.
— Ну, уж так и быть, придется уважить джигита, — сдался командир. — Пусть остается связным, а там, возможно, назначим и в разведчики. Как, комиссар?
— Согласен!
Хабас разом просиял. Поднял с земли шапку, бросил гордый взгляд на Раю. Но та поправляла на плече лямку санитарной сумки: девочку взяли в поход как санитарку.
Комиссар приказал Люсе раздать чуреки бойцам. А кому не хватит, выдать по горсти муки.
— Товарищи, завтракать! — крикнула Люся, развязывая сумки.
Первым никто не подходил: каждый хотел, чтобы лепешка досталась другому. Тогда девушка сама стала раздавать. Сначала оделила Раю и Хабаса, потом тех, кто постарше и послабее.
Последними свою порцию получили Фролов и Татарнаков. Им досталась мука.
Но, пожалуй, не были счастливчиками и те, кому выпали чуреки. Лепешки так замерзли, что их надо было грызть, как кость. А с мукой управлялись легко: клали в рот щепотку, затем комочек снега, жевали и, когда мука превращалась в тесто, губами снимали с ладони еще немножко снега — и глотали.
— Как украинские галушки! — шутил комиссар.
Солнце клонилось к закату. Скоро выступать. Командир приказал готовить коней. Было решено налет провести тремя группами. Первая — основная и самая большая — ударит по зданию управы, где разместились каратели. Ее возглавит сам командир Татарнаков. Вторая, под руководством комиссара Фролова, должна будет освободить заложников. А третья — в нее вошли Люся, Кушба и Карим — прорвется в дом старосты, чтобы захватить немецкого офицера и переводчика…
Сначала всадники двигались по лощине. Затем вступили в балку. По ней выехали к ручью. Отсюда до селения оставалось не больше километра. Тут отряд остановился.
Люся, Кушба и Карим спешились, передали своих лошадей коноводам. Отсюда группа будет пробираться в селение пешком.
Татарнаков пожал всем троим руки:
— Желаю удачи!
Над селением висел серп молодого месяца. Держась ближе к плетням и заборам, Кушба, Карим и Люся вышли к углу улицы, на которой жил староста. Его большой, на высоком фундаменте дом был хорошо виден отсюда. Окна были ярко освещены. На крыльце прорисовывался силуэт часового, светился огонек цигарки.
— Вы сейчас проберетесь задворками и спрячетесь вон за тем дальним углом дома, а я пойду прямо тут, по улице, — шепнула Люся Кушбе и Кариму.
Те согласно кивнули. Оглянулись, прислушались — все тихо, перелезли через плетень и огородами направились к задворкам старосты.
Проводив их взглядом, Люся поправила выбившиеся из-под платка волосы и, тихонько напевая веселую песенку, зашагала к дому.
— Стой, кто идет?! — Часовой вскинул карабин.
Люся негромко рассмеялась.
— Ох, и трусишка же ты!
Часовой узнал вчерашнюю девушку, опустил карабин и угрюмо пробурчал:
— Горянка тоже мне! Чего ты пришла к гяуру?.. Большевиков разобьем, и всех этих русских — фьють со скалы! Ясно?
Люся поднялась на крыльцо и уже хотела войти в дом, но остановилась.
— Слушай, джигит! Поди-ка сюда.
Часовой нерешительно подошел. Люся приблизилась к нему, шепнула:
— А ты славный джигит!
Это было так неожиданно, что полицай был озадачен. И этого секундного замешательства было достаточно, чтобы девушка молниеносно выхватила из-под полы кинжал и всадила его в грудь врага.
Полицай рухнул как подкошенный. Подбежали Кушба и Карим, оттащили труп за угол и встали — один у крыльца, другой под окнами.
Люся вошла в дом.
Ее встретила дочь старосты — низенькая толстушка с маленькими вороватыми глазками. Она ревниво окинула взглядом высокую стройную девушку.
— Ты Люся? — вкрадчиво спросила она.
— Да.
— Русский сказал, что придет гостья…
В соседней комнате слышались голоса, смесь кабардинских, русских и немецких слов. Чувствовалось, что гулянка наелась давно и гости уже изрядно хлебнули.
Вдруг дверь комнаты распахнулась и показался Слепцов — в расстегнутом кителе, раскрасневшийся.
— Люся… Наконец-то!..
— Погоди, я так торопилась… Мне надо причесаться. Нет, нет, лучше поди туда. — Она кивнула на комнату. — Иди, иди! — Она подтолкнула Слепцова, и тот ушел. Люся плотно прикрыла дверь за ним.
— Не найдется ли у вас английской булавки? — спросила она толстушку. И, дружески улыбаясь, доверительно добавила: — Так торопилась, что пуговицу потеряла!
— Сейчас поищу. — Она ушла.
Не теряя ни секунды, Люся выхватила из одного кармана пистолет, из другого «лимонку» и толкнула ногой дверь в соседнюю комнату.
— Руки вверх!..
Сидевшие за столом хозяин и гости были так ошеломлены, что немецкий офицер поднял руку вместе с вилкой и кусочком баранины на ней.
Теперь Люсе надо было пройти к окну и разбить стекло: по этому сигналу Кушба должен ворваться в дом и обезоружить пленных. Карим останется дежурить на крыльце. Но окно было загорожено столом.
— Всем выйти из-за стола и встать лицом к стене! — приказала Люся на кабардинском языке.
Немец, видимо, не понял ее и, хлопая глазами, вопросительно смотрел на Слепцова.
— Господин Слепцов, переведите своему шефу!
Слепцов, бледный как смерть, дрожащим голосом перевел приказ девушки. Немец закивал: «Я, я, гут!» и, бросив на стол вилку, стал выходить вслед за переводчиком. За ним староста Хашби. Но едва сделав шаг, Хашби со всей силой опрокинул стол; крышка чуть не свалила с ног Люсю. В тот же миг Слепцов сбил кулаком со стены лампу и непроглядный мрак заполнил комнату. Девушка дважды выстрелила наугад. Раздались ответные выстрелы. Люся почувствовала, как обожгло грудь. Кто-то метнулся к окну, вышиб раму и выскочил на улицу. За ним второй. Уже падая, Люся выстрелила ему вслед…
Когда в дом вбежал Кушба и осветил комнату электрическим фонариком, Люся была без сознания. У стены, разметав руки, лежал немецкий офицер.
— Осмотреть дом! — крикнул Кушба вбежавшему за ним Кариму. — Он приподнял девушку. — Люся, Люся!..
Девушка открыла глаза, как бы недоуменно посмотрела вокруг.
— Кушба… я хочу… к Нахшир… — прошептала она и снова потеряла сознание.
Карим привел жену и дочь старосты. В дрожащих руках хозяйки плясала керосиновая лампа. При свете ее Кушба увидел на груди Люси кровь.
