ящики. Спросить бы, почем платил за них. А за Аню?
- Кто он у вас все-таки? - спросил Геннадий Белкина, и тот понял вопрос, мигом отозвался, да так горячо вдруг заговорил, будто этот же вопрос в нем самом давно стучал в виски:
- Он у нас ого-го еще! Он не погорел, как я. Нет! Этого с ним не случится. Связи у мужика крепче морских канатов. Голова! Личность! А как держится? Ну, крупные неприятности у него, у всякого бывает. Но как держится. С бабой вот времечко решил провести на вершине проснувшегося вулкана. Это так не всякий сумеет, иной бы запаниковал. Наши, среди наших, его Батей зовут. Батя! Одна надежда на него! - Губы у Белкина, покуда он выкрикивал все это, мелко тряслись. Пришлось ему даже пальцами попридержать их, но и пальцы затряслись.
- Выручит, стало быть? - спросил Геннадий. Он не мог приноровиться к пробежке Белкина. То обгонял его, то отставал, настигая широким шагом.
- Меня? Обязан! - Белкин вдруг остановился, настороженно глянул. - А ты что про меня знаешь? Ты - кто? Курьер? Ну и не вникай. - Он снова припустил вперед, из одного переулочка сворачивая в другой, путь держа к Садовому кольцу.
Пересекли Кольцо, дальше двинулись по кривеньким, в гору переулочкам, почти таким же, как Последний, Большой Головин и все прочие присретенские. И эти места были отлично знакомы Геннадию. Тут друзей у него было полным-полно. Особенно их было много, когда играл в хоккей. Что за друзья? С иными и драки затевались, улочка на улочку, а все равно - друзья. Свои ребята. Они - для него, он - для них. Отличный народ. Надежный. Если что, выручат. Захотелось очень, вот прямо сейчас, повидать кого- либо из местных парней, из 'васнецовских' - таким тут было их прозвище, по дому-музею художника Васнецова. А вот и этот старый дом в один этаж, с деревянным теремком и двухэтажной позади студией.
Как-то раз побывал в нем Геннадий, поглядел на картины, на сказки эти на стенах. Художник, говорят, был замечательный. Все шепотом в комнатах разговаривали. А ведь бедно жил. Личные вещи у художника были ничем не дороже тех, какие остались от старых времен у его, Геннадия, тетки. Из бедной кружки чаек попивал, из мятого самовара. Никаких ковров, никаких штучек заморских на столе. Если что и стояло по углам, что и висело по стенам, то своими руками сделано. А художник и впрямь замечательный, все детство вспомнилось, как вошел и встал перед его картинами, мать вспомнилась, которую забыл, маленьким совсем был, когда умерла. А тут вспомнилась. Встала у одной из картин, начала про нее рассказывать. Тихо, неслышно, но он различил слова, они прошелестели в самой картине, пришли к нему оттуда, от 'Спящей царевны' на картине, лицом напомнившей мать, когда она навсегда заснула.
- Сходить надо будет в этот дом, - вслух произнес Геннадий.
Белкин все понял, смышленый дядечка, отозвался, покривив, смяв улыбочкой перепуганные губы:
- Сравниваешь? Тут, конечно, красота, история, но жить-то удобнее в домике Рема.
- Тогда не было такой техники.
- Э, что ты понимаешь! Люди с деньгами тогда так жили, что и нашему Рему во сне не приснится. Есть, есть у иных из нас деньги, много даже, но нет возможности их с толком потратить. Страна у нас для этого ограниченно годная.
- Страну не трогай, - сказал Геннадий.
- Не буду. Но все же, конечно, и у нас можно пожить в свое удовольствие. Убедился?
- А откуда деньги у него? Такие?
- Вот так вопрос! Связи большие. Опять же окладик человек имеет. Удовлетворен?
- Дурачком меня считаешь?
- А если не дурачок, то и не спрашивай. Честно, сам не знаю, откуда у наших заправил деньги. Вроде бы не воруют. А? Взятки берут? Никогда не видел, чтобы наш Степанович у кого-нибудь взятку принял, дорогой какой-нибудь сувенир. Никогда. Сам - дарил, а сам не брал. Поручиться могу. - Белкин чуток даже повеселел от своих разглагольствований, излукавилось его отеклое личико. - Вот такая вот версия, молодой человек. Ну, скоро прибудем. Путь держим мы в рыбный магазин, к заму директора по кличке Митрич. Кругленький, веселенький. Его еще за глаза Колобком зовут. Тем знаменит на Москве, что развел у себя в кабинете и магазине аквариумы с заморскими рыбками. И ничего ему не надо, окромя этих рыбок. Инструкция такая: войдем в магазин, ты сам по себе, я сам по себе. Ты отыщешь этого Митрича и вручишь ему эту вот записочку. На, держи. - Белкин выхватил из нагрудного кармана клочок бумаги, всунул его в руку Геннадию. - Не оброни. Вот и все.
- А зачем тогда вы мне понадобились? Я этот магазин с рыбками и сам знаю. И круглого этого дядьку знаю, смотрел, как он рыбок кормит.
- А я тебе нужен для того, чтобы он записку у тебя без лишних слов принял. Я ему издали только кивну, он и примет.
- Сами бы и отдали.
- Вопросы, вопросы. Зачем тебе столько всего знать? Ты - курьер, посыльный, тебя попросили - ты отнес. Не задаром, конечно. Ведь не задаром?
- Не задаром.
- Вот и хорошо. И все дела. И не вникай.
- Ответ ждать?
- Сунул записочку и - за порог. У рыбок не застревай. В другой раз как-нибудь. Пришли. - Белкин указал рукой на вход в магазин, до которого было еще порядком идти. - Отсюда пойдем поврозь. Давай иди первым.
- Прямо как в кино, - усмехнулся Геннадий. - Нагляделись вы этих детективчиков.
- Давай, давай, - завертев головой, сказал Белкин, и губы у него опять мелко затряслись.
Геннадий Сторожев давно не был в этом рыбном заведении, но аквариумы ему запомнились. Тут всегда толклись ребятишки. Да и он тут еще пацаненком в первый раз побывал. Стало быть, давно здесь работает этот Митрич, с незапамятных времен.
И сейчас, хоть и обезлюдела Москва летом, в торговом зале у большого аквариума толпился народ. С подсветкой был аквариум, с кислородным питанием, пузырчатая струйка свежей воды бурила песчаное дно. Занятно было глядеть, как плющили носы диковинные существа там, за зеленоватыми стеклами. Из дальних стран, из загадочных вод гости. И пахло в этом магазине не прогорклой рыбной вонью, селедочными пустыми бочками, а морем, казалось, что морем пахнет. Под потолком журчали лопастные вентиляторы, насылая с Самотеки ли, а то и из-за моря-океана свежий ветерок.
Митрича нигде не было, и Геннадий подошел к рыбкам, стал их разглядывать. Краешком глаза увидел он, как вступил пробежечкой в магазин Белкин, споткнувшись, конечно же, у порога, как просеменил через зал, встал в углу, мигом отыскав для себя тень.
Вдруг шумок какой-то непонятный прошелестел по магазину. Кто-то шарахнулся, кто-то куда-то побежал. Молоденькая продавщица за прилавком напротив Геннадия всплеснула вдруг руками и как-то странно осела, странно вскрикнув. Карманника какого-нибудь словили? Попер какой-нибудь доходяга рыбину с прилавка?
Вдруг тихо стало. Услышал Сторожев, как журчит кислород в аквариуме, пузырьки лопаются. И в этой тишине послышались шаги. Мерные, как в солдатском строю, и дробные, шаткие. Геннадий глянул на звук шагов. Из подсобки, где в распахнутую дверь еще виднелись аквариумы, двое вывели третьего. Двое были подтянуты по-военному, хотя и в штатском, у них были строгие, отрешенные, неумолимые лица. Третий - он был круглый, весь белый. И халат на нем был бел, и шапочка поварская была ослепительно бела, и лицо его было белым, в синеву белым. Круглое лицо с широким, замершим в оскале ртом. Узнал этого человека Геннадий. Это и был Митрич. Он шел, странно выдвинув вперед руки, качало его, слабо держали ноги. Но не это было странно, что качался человек, что руки вперед выдвинул, как боксер в низкой стойке. Странным было, незнакомым, приковывало взгляд что-то такое, что поблескивало на запястьях Митрича, что сцепляло, держало его руки рядом. Геннадий понял, догадался: это были наручники.
Двое в штатском вели Митрича наискосок через зал, держа путь еще к одной двери в подсобные помещения магазина.
Митрич поравнялся с Белкиным. Качаясь шел, качнулся и в его сторону. Он, когда шел, все время что-то порывался сказать замерзшими губами, надувались его щеки, но слова прорваться не могли. А тут прорвались, когда качнулся к Белкину:
