— Пока, педик! — говорит она.
— Твоя мама скоро придет, — говорю я.
Как-то вечером я стою напротив большого дома Манни. Начинается дождь, и я прячусь под раскидистым каштаном на перекрестке. Добрая половина листьев лежит у меня под ногами, а ветер, быстро меняющий свое направление, подхватывает оставшиеся листья и вместе с дождем швыряет их в меня. Просто ветер, стоит ли об этом беспокоиться? Но Кристин это тревожит. Она говорит, что с климатом творится что-то неладное. Никогда еще в году не было так много ветреных дней. «Откуда нам знать? — говорит Джим. — Метеорология существует всего век, а климат — миллионы лет». Кристин на этот раз замолкает.
Я стою и смотрю на черный BMW со спортивными колесными дисками, припаркованный около дома. Фонари бросают желтый свет на автомобиль и ухоженный газон. Думаю, такая машина стоит целое состояние. Что будет, если ее испортят? Что сделает отец Манни, если какой-нибудь псих совершит диверсию?
В одном из окон я вижу отца Манни. Он стоит и разговаривает по радиотелефону. В темном костюме, белой рубашке и в галстуке он выглядит элегантно. Я смотрю на него и с трудом верю, что это отец Манни. Разве два таких разных человека могут быть отцом и сыном? Или они из одного теста? Может, в молодости его папа был таким же?
В кармане джинсов я нахожу зажигалку. Чувствую кончиками пальцев ее холодную поверхность. Несколько секунд раздумываю. Оглядываюсь.
Стараясь быть незаметным, подхожу к автомобилю. Присаживаюсь на корточки. В левой руке держу наготове зажигалку, пальцами правой руки пытаюсь подцепить запорную крышку бензобака. Крышка сидит крепко. Видимо, она заперта на замок. Ищу что-нибудь, чем можно ее отогнуть, и нахожу ключ. Засовываю его в щель и раскачиваю. На черном лаке остаются царапины. Но крышка не поддается.
Я отхожу и поднимаю с земли плод каштана. Поглаживаю пальцами его гладкую кожицу и изо всех сил швыряю его в черный BMW.
Раздается звонок в дверь, и все словно замирает. Обычно по вечерам к нам никто не звонит. Иногда по пути в тренажерный зал за Кристин заезжает Улла, но она никогда не звонит. Просто не успевает. Улла стучит в кухонное окно и сразу же заходит.
Кристин отвлекается. Она сидит и читает доклад о необходимости экономии в муниципальной деятельности в начале двухтысячного года. Кристин стонет и вздыхает весь вечер, и вынужденный перерыв, похоже, раздражает ее.
— Кто бы это мог быть в такой час? — бурчит она и снова погружается в свой доклад.
Джим отрывается от толстой пачки сочинений, со скрежетом отодвигает стул. Подходит к двери, выглядывает в окно и открывает.
Задерживается на несколько секунд, затем поворачивается к нам.
— Кимме, это к тебе, — кричит он.
Тысяча мыслей проносится в моей голове. Я пытаюсь угадать, кто это. Может кто-нибудь из класса хочет взять на время учебник? Такое уже случалось. Или кто-нибудь пришел навестить меня? Это бывает редко.
— Кто это? — спрашиваю я, поравнявшись с Джимом.
— Девушка, — отвечает он и подмигивает с таким таинственный видом, на какой способны только родители.
Девушка. Мое сердце забилось. Девушка? Малышка Софи из соседнего дома, продающая рождественские газеты? Она заходит к нам. Но не в начале осени.
Я распахиваю дверь.
— Привет, — говорит девушка, стоя на садовой дорожке на приличном расстоянии от двери.
— Привет, — отвечаю я.
— Привет, Ким, — повторяет она тихим голосом.
Я лишь киваю. Воцаряется тишина. Долгое время мы стоим и смотрим то друг на друга, то на неровные камни известняка, из которых выложена дорожка. Девушка пытается засунуть ногу в щель между двумя камнями, поднявшимися из-за промерзания зимой.
Из дома доносится голос Джима:
— Пригласи ее войти! И закрой дверь, холодно же!
Я закатываю глаза и корчу рожу.
— Хочешь зайти?
Девушка качает головой.
— Думаю, не стоит. Я… — она прерывает сама себя. Я спускаюсь на ступеньку и закрываю дверь. Мы снова стоим и молчим. Я чувствую ногами холодный бетон через тонкие носки.
— Ну и ветер, — говорю я.
Внезапно девушка бросается ко мне.
Я едва успеваю понять, что происходит, как она взбегает по ступенькам и бросается в мои объятья.
Мы стоим, обнявшись, кажется целую вечность. Я крепко прижимаю девушку к себе. Она плачет. Мне тоже хочется плакать из-за нее, из-за того, что она так расстроена. Но мои слезы кончились. Я прошен эту стадию. Я вообще всегда мало плакал. Что касается меня, то речь идет о чувствах другого рода. Сейчас не время для слез. Есть много других проблем.
Наплакавшись, девушка поднимает взгляд. Долго смотрит на меня.
— Я думала, что никогда больше тебя не увижу.
— Ничего страшного не случилось.
— Еще как случилось! Я считала, что ты умер. Мы все так думали.
— Нет, — возражаю я. — Опасности не было.
Мы снова замолкаем. Я переступаю на другую ногу, стараюсь стоять то на правой, то на левой.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает девушка.
— Хорошо, — отвечаю я.
— Где ты был?
— В США. У тети в Мичигане. Мы уже давно собирались ее навестить.
— Хорошо там провел время?
Я киваю.
— В Мичигане здорово. Но, кажется, я на всю жизнь наелся гамбургерами и картошкой фри.
Девушка смеется.
— Как бы мне хотелось, чтобы все было как раньше, — говорит она.
Я переступаю на другую ногу. Качаю головой.
— Как раньше не будет.
— Да, — говорит она. — Не будет.
— Ты виделась с остальными?
— Не часто. Пия редко бывала в школе. Она ходит к детскому психологу. Думаю, то, что случилось, сломало ее.
— Вот как, — говорю я.
Снова пауза. Многое нужно обдумать, многое всплывает в памяти.
— Почему ты ничего не рассказал?
— Не хотел.
Манни творит, ты выжидаешь, просто чтобы поиздеваться. А потом будешь мстить.
— Не буду.
— Почему же ты ничего не расскажешь?
— Не хочу.
