— С каких пор твои окурки величают тебя доктором?
— Я проболтался.
— Значит, поделом тебе. можешь ты сегодня ко мне зайти?
— Могу.
— Жду тебя в моей второй квартире. до свидания.
— До свидания, лабуде. — фабиан повесил трубку.
Фишер схватил его за рукав.
— Этот господин лабуде ваш друг. почему вы не называете его по имени?
— А у него нет имени. родители в свое время забыли дать ему имя, — отвечал фабиан.
— Вообще нет имени?
— Представьте себе, нет! он все хочет задним числом обзавестись таковым, но полиция ему не позволяет.
— Зачем вы меня дурачите! — обиженно воскликнул фишер.
Фабиан дружески похлопал его по плечу и сказал:
— Все-то вы замечаете! — затем он вновь посвятил себя кельнскому собору, написал несколько заголовков и понес их директору брейткопфу.
— Хорошо бы вам придумать какой-нибудь небольшой конкурс, — сказал директор. — ваш проспект для розничного торговца нам очень понравился.
Фабиан слегка поклонился.
— Нам нужно нечто новое, — продолжал директор, — конкурс или что-то в этом роде. но это не должно ничего стоить, понимаете? наблюдательный совет недавно потребовал сократить наполовину расходы по рекламе. что это может значить для вас, вы себе представляете? да? итак, мой юный друг, за работу! и поскорее приносите мне что-нибудь новенькое. но повторяю, как можно дешевле! всего хорошего!
Фабиан вышел.
Когда он под вечер вошел в свою комнату — восемьдесят марок в месяц, включая утренний кофе, плата за свет отдельно — то увидел на столе письмо от матери. принять ванну он не мог. вместо горячей воды шла холодная. он умылся, сменил белье, надел серый костюм, взял письмо и сел к окну. уличный шум барабанил по стеклу, как струи дождя. в третьем этаже кто-то упражнялся на рояле. по соседству чванный старик, советник финансового ведомства, кричал на свою жену. фабиан вскрыл конверт.
«Мой милый, дорогой мальчик!
Для начала хочу тебя успокоить: доктор сказал, что ничего страшного нет. просто не в порядке железы, у старых людей это часто случается. во всяком случае, обо мне не беспокойся. сперва я очень нервничала. но наш старый леман уж справится со своим делом. вчера я немножко погуляла в дворцовом парке. у лебедей вывелись птенцы. в парковом кафе дерут семьдесят пфеннигов за чашку кофе. какая наглость!
Слава богу, стирка уже позади! фрау хазе отказалась в последний момент. похоже, что у нее кровоизлияние. но мне даже полезно иногда постирать. завтра утром я отнесу на почту коробку. упакую и завяжу покрепче, чем в последний раз. в дороге всякое может случиться. киска сидит у меня на коленях, она только что съела кусок шейки, а теперь трется об меня и мешает писать. если ты опять, как на прошлой неделе, положишь в письмо деньги, я тебе уши надеру. у нас все есть, а деньги тебе самому нужны.
Неужели тебе и вправду доставляет удовольствие рекламировать сигареты? те рекламные листки, которые ты прислал, мне очень понравились. а фрау томас в ужас пришла, что ты занимаешься такой ерундой. но я сказала, что твоей вины тут нет. нынче, кто не хочет голодать, а кто же этого хочет, не может дожидаться, покуда на него с неба свалится хорошая работа. и потом я еще сказала, что это только временно.
Отец понемножку работает. кажется, у него что-то с позвоночником. его совсем скрючило. тетя марта принесла вчера из сада дюжину яиц. куры исправно несутся. она хорошая сестра. беда, что у нее вечные неприятности с мужем.
Милый мой мальчик, если бы тебе удалось опять выбраться домой! ты был здесь на пасху. как время-то бежит. один ребенок все равно что ни одного. я вижу тебя всего несколько дней в году. как бы мне хотелось сесть сейчас в поезд и приехать к тебе. до чего же хорошо было прежде! чуть ли не каждый вечер перед сном я рассматриваю фотографии и видовые открытки. помнишь ли ты еще, как мы брали рюкзаки и отправлялись в путь? а как-то раз вернулись домой с одним-единственным пфеннигом в кармане. стоит мне об этом вспомнить, меня смех разбирает.
Ну, до свидания, милый мой сынок. до рождества мы уж вряд ли увидимся. ты по-прежнему поздно ложишься спать? привет лабуде. хоть бы он за тобой присмотрел. как там твои девушки? береги себя. отец тебе кланяется. целую крепко.
Твоя мама».
Фабиан спрятал письмо и выглянул в окно. почему он сидит здесь, в чужой, богом забытой комнате у вдовы хольфельд, которой прежде не было нужды пускать жильцов? почему он не дома, у матери? что ищет он в этом городе, в этом обезумевшем каменном мешке? возможности писать дурацкие витиеватые стишки, чтобы человечество курило еще больше сигарет, чем раньше? дожидаться гибели европы можно и в родных стенах. а все оттого, что он вообразил, будто земной шар крутится только покуда он, фабиан, на него смотрит. смехотворная потребность соучастия! у других людей есть профессия, они продвигаются вперед, женятся, делают детей своим женам и верят, что все это имеет смысл. а он вынужден, причем по собственной воле, стоять под дверью, смотреть и время от времени впадать в отчаяние. у европы сейчас большая перемена. учителя ушли. расписания уроков как не бывало. старому континенту не перейти в следующий класс. следующего класса не существует!
В дверь постучали. его хозяйка, фрау хольфельд, вошла в комнату и сказала:
— Пардон, я думала, вас еще нет дома. — она подошла ближе. — вы слыхали вчера ночью, какой скандал учинил господин трегер? он опять привел наверх каких-то девиц. посмотрели бы вы на его диван! если это повторится, я вышвырну его вон. что могла подумать новая жиличка!
— Если она еще верит в аистов, тут уж ничего не попишешь!
— Но, господин фабиан, моя квартира не притон.
— Видите ли, сударыня, общеизвестно, что в определенном возрасте у людей пробуждаются желания, приходящие в противоречие с моральными устоями некоторых квартирных хозяек.
Фрау хольфельд вышла из терпения.
— Но ведь он привел по меньшей мере двух девиц!
— Сударыня, господин трегер развратник. вам следовало бы довести до его сведения, что он имеет право приглашать к себе на ночь максимум одну даму. коль скоро он с этим не посчитается, мы предложим полиции нравов его кастрировать.
— Приходится идти в ногу со временем, — не без гордости произнесла фрау хольфельд и придвинулась еще ближе. — нравы в корне изменились. надо приспосабливаться. я многое понимаю. я ведь в конце концов не так еще стара.
Она стояла к нему вплотную. он не видел ее, но, вероятно, ее грудь, никем не оцененная грудь, вздымалась от волнения. час от часу не легче. неужто она и вправду никого не может найти себе? не исключено, что по ночам, стоя босиком под дверью городского коммивояжера трегера, она сквозь замочную скважину принимала парад его оргий. и медленно сходила с ума. иногда она так смотрела на фабиана, словно хотела стянуть с него брюки. прежде дамы этого сорта впадали в благочестие. он поднялся и сказал:
— Жаль, что у вас нет детей.
— Ухожу, ухожу. — обескураженная фрау хольфельд вышла из комнаты.
Он взглянул на часы. лабуде еще был в библиотеке. фабиан подошел к столу. на нем стопками лежали книги и брошюры. над столом на стене красовалась вышитая надпись: «хотя бы четверть часика». въехав
