— Не говори ерунды. Просто она большая и все время ворочается.
— Ты проводишь с ней кучу времени. Она ждет удобного случая. Я порчу ей всю картину.
— Перестань, — рассмеялся я. — Что за глупости. Она тебя обожает.
— Она хочет выгнать меня из постели. Это часть ее генерального плана.
— Какого еще плана?
— Она собирается стать хозяйкой в доме. Эта маленькая сучка. О, я ее хорошо изучила. Вылитая Бонни Уэльс из средней школы. Наверняка у нее где-нибудь припрятан дневник, и она там пишет по ночам: «Сенатор и миссис Хола Кин»… Всю ночь выпихивает! Какой кошмар…
— Слушай, тебе надо выспаться. Это просто собака. Она не такая умная.
— О, достаточно умная, — возразила Глория. — Достаточно.
Затем она смерила меня взглядом, в котором, как мне показалось, было простое любопытство.
— Марти, сколько ты сегодня выпил?
— Не знаю. А что?
Пауза.
— Почему бы тебе не заняться йогой по утрам? Тебе вроде бы нравилось.
— Иногда я прямо чувствую порыв заняться. Но потом ложусь на диван, и все проходит.
У Глории всегда была наготове новая придумка: йога, вегетарианство, косметические процедуры, промывание кишечника. Список идей все удлинялся. Мне казалось, что это даже мило.
Ни черта это было не мило… По ночам я часто просыпался от всхлипываний, но, думая, что это продолжение какого-то странного сна, переворачивался на другой бок.
Считается, что, беспокоясь о чем-то, мы притягиваем неприятности в свою жизнь. В таком случае я только и делал, что притягивал неприятности. Пока Глория занималась стряпней, а Хола строила планы по завоеванию мира, я пытался продать свою первую книгу. Я писал ее во множестве разных отелей с одинаковым названием «Мариотт» — по утрам, забывая обо всем на свете, прежде чем перевоплотиться в консультанта фармацевтической компании и приступить к дневным обязанностям. Отдел, на который я работал, притворялся, что помогает клиентам принимать важные стратегические решения, а те притворялись, что верят. Дни тянулись бесконечно, вино лилось рекой, и каждая страница приближала книгу к развязке, а мою карьеру — к краху, не обещая ничего взамен.
Собственно, эта книга и привела нас на Манхэттен, в многоквартирный дом в районе Вашингтон- хайтс. Я устроился в рекламное агентство, которое обещало удобный график и меньше командировок, Глория нашла себя в кулинарии, а Хола была немедленно избрана на пост мэра верхней части Вест- Сайда.
Прекрасная жизнь. Идиллия.
И в этот момент с крыши самой высокой башни нам на головы обрушились тысячи голубей.
3
Ворота
«Обычно я напивалась тихо и даже культурно.
Алкоголь постепенно вытеснял из головы все прочие мысли».
Так и было.
За исключением случаев, когда моя бедная голова растягивалась настолько, что могла вместить в себя целый мир.
Прочтите изложенную ниже историю и мысленно умножьте на десять.
Несколько лет назад в Центральном парке сделали огромную художественную инсталляцию в виде деревянных, задрапированных оранжевой тканью конструкций, сквозь которые предлагалось пройти зрителям. Сооружение называлось «Ворота». А теперь представьте: ранняя весна, прекрасное погожее утро, на деревьях вовсю щебечут птицы… Мы с Холой выгуливаем друг друга вокруг Нью-Йоркского Пресвитерианского госпиталя — навещаем всех ее приятелей-докторов и подружек-медсестер (Холе всегда нравились больницы, потому что работающие там люди знают толк в дорогих, породистых собаках).
На обратном пути, когда я потягивал кофе в кафе, меня могла посетить мысль: слушай, парень, сегодня суббота, ты можешь себе это позволить. Почему бы нет?..
Вскоре я оказывался в ванной с четвертушкой водки. На часах — восемь утра.
Что дальше? Я подолгу сидел, уставившись в одну точку на вентиляционной шахте, и разговаривал с собакой. Которая явно была не в духе.
В общем, все шло по накатанной. Часа через четыре просыпалась Глория, и я приветствовал ее словами:
— Знаешь, дорогая, в парке поставили такую странную оранжевую штуковину… Ворота…
Я уже говорил, что моя жена безнадежная сова, так что я удивился, когда услышал:
— С тобой все в порядке?
— Да, а что?
— Ты все утро просидел в ванной. Можно я наконец ей воспользуюсь?
Ох уже эти женщины…
А потом мы оба оказывались на мостовой в Риверсайде, бетон надвигался на меня, как кулак, а воздух словно пуховкой по лицу проводил.
— Слушай, а Бадди, ну, мой приятель, он сейчас в городе? — почему-то спросил я у Глории.
— Понятия не имею.
Поезд прокладывал путь на юг — названия станций приближали нас к цивилизованному миру; глядя в окно, я думал о том, что они похожи на пуговицы рубашки, которые застегиваются по одной, сверху донизу.
Собака спит дома.
— Не помню, где мы с Брайаном договорились встретиться?
— Марти, это ты с ним говорил, не я.
— Но я же говорил так громко…
Мы с Брайаном были знакомы лет двадцать — типичные журналюги, он и я. «Яркие огни, большой город»[5] — будто с нас писали. Наше знакомство пришлось на те далекие времена, когда люди были готовы провести месяц в ожидании горстки дотошно отобранных слов.
А вот и он.
— Брайан! Сколько зим!
— Нет, ты только посмотри на его физиономию!
Моя бутылочка здесь. В кармане штанов — очередная четвертушка. Понятия не имею, откуда она там взялась.
Прикосновение прохладного стекла к ладони успокаивает не хуже котенка на ладони. Так-то лучше.
Он тощий, как палка, этот Брайан, почти просвечивает. Из воротника рубашки торчит квадратная голова выпускника Гарварда. Взгляд ласковый и проницательный.
Глории он сразу понравился.
По правде говоря, Глория с ним и прогуливалась. Они то опережали меня, то отставали и прямо-таки лучились от радости общения. Я слышал, как они обсуждают аппалачских музыкантов и смеются. Спускают меня в сортире, как кусок…
— Где тут мужской туалет? — спрашиваю я.
— Что?
