Занятно мне стало. Наносил воды, удочку в руки, банку с червями в карман, пристроился на своем берегу, напротив того рыбака, наблюдаю. Вот он руку к удилищу, напрягся — клюет, значит. Тут я его узнал — отставной майор Катин, любитель донной ловли — неразговорчивый, нелюдимый с виду человек. Подсекает, вытаскивает какую-то рыбину — ясно, не плотву. Снимая с крючка, косится в мою сторону. Чего, мол, пришел мешать. Наживил червяка, снова забросил с руки, метров эдак на двадцать от берега, в самую глубину — она здесь метров пять. Мальчишки летом с десяти метрового моста ныряют, дна не достают.
Я тоже донку соорудил, поплавок к самому наконечнику сдвинул, грузик ходячий нацепил. Не клюет. Катин одну рыбину с крючка, другую, а мой поплавок, как говорится, ни гу-гу. Оставил свою удочку без присмотра, одолел на перекате речку, к Катину подошел, стою молча, наблюдаю. В это мгновение у него в очередной раз клюет, и он вытаскивает… большущего ерша. Да, да, ерша. Странно, они никогда не ловились в черте города…
Перебрался уныло на свой берег, дождался, пока Катин, вдоволь натаскав ершей, пошел домой, занял его место. Нет клева, прекратился. Так не солоно хлебавши и остался. А вечером Катин снова за мостом, на этом месте объявился. Выуживает ершей как ни в чем не бывало… До темноты сидел. Утром, гляжу, ловит опять. Так часто удилищем взмахивает — завидки берут. Завидки берут, но не сядешь же рядом, рыбацкий устав не позволяет.
Ловил он с неделю, потом исчез. Я обрадовался, утречком за мост, забросил не одну — аж две донки. Как раз там, где он ловил. Два часа высидел без толку-ни разу не клюнуло. Вдобавок зацеп на одной донке, леску пришлось обрывать. Попробовал вечером — то же самое. Самолюбие заело утром другого дня прихожу. Не выловил же Катин всех ершей до одного! Пустое дело, поплавок, как вкопанный стоит, не шевельнется. Неделю подождал, опять прихожу с удочкой за мост, и опять разочарование.
…Встретил по зиме Катина, разговорились.
— Что же вы тогда ловить прекратили, за мостом-то?
— Наловился, охоту сбил.
— А я пробовал, пробовал — ни одной поклевки.
— Да ну? — удивляется. — А на что ловил?
— На червя, как и вы.
— Червь червю разница, — поясняет. — Я на навозничка, а ты, должно быть, на белого, на огородника. Ерш — он по обыкновению не разборчив — и на того клюет, и на другого, а этот капризный оказался. Я на белого пробовал — ни одного не взял.
— Там сроду ерши не водились, — говорю.
— Что верно, то верно. Случайно подвернулись.
Плотву ловил, а тесто кончилось — на червя забросил.
Клюнуло — ба, ерш. Ну и пошло-поехало. Килограммов десять выловил, дома воем завыли — чистить их одна морока. Ну, я и перестал ходить за мост.
С тех пор минуло немало лет. Не единожды по осени приходил я с удочкой, на то место, пробовал ловить ерша на червя-навозника. Ни разу удачи не было. Вот и думаю: отчего бы это случилось в тот год ершиное нашествие, какая такая метаморфоза в реке произошла. Может, повторится?.. Или лукавил Катин, оставил тайну при себе?
Нормалек
По выходным в летнюю пору десятки машин и мотоциклов рвутся за пределы нашего городка. Добрая половина пассажиров — рыболовы всех возрастов. Всяк, согреваясь тайным, сладостно дурманящим мысли и сердце ожиданием удачи, нацелился на заветное местечко. Выбор немаленький. Кто на озера — Луч а некое, Бросно, Жуковское, Корости некое, Тороповское, Ореховское, Ямское, Охватское… Кто на речушки — Волкоту, Жукопу, Сударевку, Нетесьму, Торопу… Чем-чем, а озерами и реками западные районы Тверской области богаты.
Впрочем, не все рыбаки отправляются в дальнюю дорогу. Наиболее терпеливые, изощренные остаются. Они уверены, что и здесь, на берегах Западной Двины, можно быть с уловом. Да еще каким!
— Знаешь, — рассказывает двоюродный брат Николай, — ходил на днях к железнодорожному мосту, на донку ловил…
— Удачно?
— Но-ормалек, — равнодушно протягивает он. — Двадцать четыре штуки.
— Чего двадцать четыре? — спрашиваю я.
— Плотва, — Николай сосредоточенно затягивается сигаретой. — Хорошая плотва. О-от такие лапти, показывает руками. — От четырехсот до шестисот граммов.
— А где ловил-то, где?
— На старых своих местах. Третий ручей пройдешь, и — как раз напротив дома, где Иголкины живут, в кусточках, значит…
Я не знаю, где этот дом, но знаю: Николай не лукавит. Если лукавит, то самую малость. Ну, скажем, не двадцать четыре плотицы поймал, а восемь или десять. И не по четыреста-шестьсот, а по сто пятьдесят-двести граммов… Собственно, какое это имеет значение? Немало голавлей, плотвы, ельцов переловлено им у железнодорожного моста — сам вивывал добычу, серебристых красавцев.
Место это на окраине городка очень живописное. Спокойная, задумчивая река, метров тридцати шириной, обрамлена с берегов зарослями ольхи и черемухи. Весной глянешь с моста — разливается белое кипение. В зарослях кое-где неприметные тропки. Там, где они выходят к реке, — клевые места, но рыбачить здесь без сноровки — значит, не единожды пережить расстройство из-за оборванной лески. Зацепить за нависающие ветки ничего не стоит.
Вдохновленный рассказом Николая, под вечерок налаживаю донку с «ходячим» грузом, разминаю ломоть свежего хлеба для насадки и спустя полчаса выбираюсь на бугорок между двух ольховых деревьев. Бугорок весь истоптан, усыпан окурками, перед ним в воде рогульки — значит, место выбрано верное, можно разматывать донку. Длиной она не более десяти метров, леска — ноль три. Складываю леску кольцами, насаживаю на крючок вязкий кругляшок и забрасываю осторожно с руки. Легло хорошо, остается ждать. В голове пульсирует навязчивая мысль про двадцать четыре плотицы от четырехсот до шестисот граммов. Сколько это? Килограммов восемь, десять… Загнул, кажется, братишка. Но чем черт не шутит?
Истекло несколько минут, мощная поклевка сотрясает поплавок. Я не успел среагировать, жду ее повторения, а в душе сомнение — наверняка крючок голый. Так и есть. Забрасываю, и вновь поплавок заходится резкой, прерывистой дробью. Подсекаю, но неудачно. Насадки как ни бывало. Клюет почти беспрестанно, с интервалом в две-три минуты, однако все подсечки безрезультатны. Исподволь одолевает чувство досады. Ведь лавливал же, лавливал на хлеб и на донную удочку плотву. Помнится, на куровских перекатах попадались экземпляры до килограмма. Давненько было, но ведь было!
Слышу, шуршит за спиной листва, потрескивают сухие ветки, оглядываюсь-незнакомый мужчина в соломенной шляпе, рубашке-безрукавке. Остановился, чешет локоть.
— Крапивой обжагалился, — словно оправдываясь, говорит негромко. — Ну как, клюет?
— Клюет, да не подсечь, — жалуюсь, в очередной раз вытаскивая из воды голый крючок.
— Не горячись, не горячись, дозволь повести, потом и подсекай, — дает он совет. — На что ловишь- то?
— На хлеб.
— Э-э, браток, ничего не выйдет, — сокрушенно разводит руки незнакомец. — Это она раньше на хлеб брала, сейчас хитрая стала. Разгонится, носом его сшибет — вот тебе и все. Сейчас на шитика надо.
На, возьми несколько, — достает из-под куста консервную банку, наполненную водой. — Вчерась оставил, целехоньки, должно быть.
Шитиком в наших краях называют ручейника. Добывать его нехитрое дело опустил с вечера в воду ветку, утром, глядишь — несколько черненьких палочек пристанет. С виду палочки, на самом деле панцири,
