заботы другая вывеска. Вспомни, месяц назад Снежко похоронили. Ему только пятьдесят пятый пошел. Не хочу, Павлуша…
— Успокойся… Пойми. Что я без завода? Почти четверть века жизни — не отнимешь, не зачеркнешь.
— Вот и прошу… Отдохнешь и продолжай с новыми силами. Мать говорила: «Человеку суждено жить долго. Он сам себе дни укорачивает».
— Все матери мудрые. Непонятно, откуда дети непутевые?..
Через два дня неожиданно пожаловал Березняк. Откуда узнал, что Старбееву разрешили вставать, не сказал. Но успокоил Валентину:
— О делах молчу. Поговорим про смешное и погоду… Чаем угостишь — не откажусь.
Он прошел в комнату, уселся в кресло и, утерев платочком лысину, стал рассказывать, как соседи свадьбу справляли.
Старбеев слушал, временами грустно улыбался и все прикидывал, когда же Березняк про дело обмолвится. Странно, чтобы его заместитель словечка не проронил про заводские новости.
Березняк деловито посмотрел на часы и, разведя руками, сказал:
— Еще чашечку горяченького, и пойду. Мария ждет. Уважь, Валентина.
— Сейчас…
Когда Валентина вышла, Березняк торопливо вытащил сложенный листок и сунул в карман пижамы Старбеева.
— Потом прочтешь, — шепотком посоветовал Березняк. — Понял?
Вернулась Валентина, поставила чашку.
Березняк с удовольствием стал прихлебывать чай, ни разу не приподняв головы, боясь, что взглядом выдаст тайну. Только сказал:
— Ну, Петрович, повидались, пора и честь знать. Теперь твоя власть — медицина, а не Лоскутов. Без тебя все будет по-твоему… Отдыхай. И не шурши…
Когда Березняк ушел, Старбеев застегнул пижаму, направился в ванную комнату.
Он сразу узнал почерк Березняка, размашистый, с округлыми хвостиками.
«Знаю твой характер, потому и сообщаю важную новость. В среду вызывал Лоскутов. Предложил немедленно принять три станка с числовым программным управлением. Назначил срок: к октябрю обеспечить нормальную эксплуатацию. Разговор был крутой. «Я все ждал, но Старбеев и в ус не дует, и ты с ним в одной упряжке». Я ответил: «Старбеев болен, а без него такое дело отлаживать не берусь». Лоскутов съязвил: «Выходит, Березняк, тебе нянька нужна. Я полагал, что ты лицо ответственное. А ты струсил». Я вспыхнул: «Жаль, товарищ Лоскутов, что у вас своя упряжка. А хлыст — по нашей стегает». Лоскутов спросил: «Если Старбеева в санаторий пошлют, его будешь ждать?» Я подтвердил. Тогда он возразил: «Много времени потеряем…» Вот такая история».
Старбеев хмуро посмотрел на листок, порвал на мелкие кусочки.
Он вошел в столовую, присел возле тумбочки, хотел позвонить Березняку. Но, заметив пристальный взгляд Валентины, отвернулся от телефона, взял газету.
— Это вчерашняя. Ты читал, — сказала она.
— Да, да… — смутился Старбеев и стал прислушиваться к сердцу. Он не смог сосредоточиться. То мысленно вступал в разговор с Лоскутовым, то думал о Березняке.
Березняк пришел в цех год назад. Был он директором небольшого завода счетных аппаратов, вел предприятие без срывов. Но досаждал министерскому начальству, которое устало от несговорчивого директора, и ему пришлось подать заявление об уходе. Старбеев знал Березняка. Они встречались на партактивах, на совещаниях. Да и дома их были рядом. Старбеев уговаривал Березняка идти к ним на завод. И сказал об этом Лоскутову. Тот ответил: «Замов менять не собираюсь. Мне спорщиков не надо. Своих хватает». Тогда Старбеев намекнул Березняку: «Может, нам вместе поработать…» Он не рассчитывал на его согласие, а тот, к удивлению Старбеева, сказал: «К тебе пойду».
«Почему Лоскутов обозвал Березняка трусом? Неужто по принципу: лежачего бьют? Зачем так, Николай Иваныч? Решил напомнить, что не жалуешь спорщиков? Березняк не прятался за мою спину. Станки принять — это и вахтер может. И расписку даст. А вот как в станки жизнь вдохнуть, чтобы дело показухой не обернулось? Кто станет к новым агрегатам? Кто? Ну, отрапортуем, а завтра как людям в глаза смотреть?
Поступись директорским самолюбием, Николай Иваныч. Подожди приказывать. Помнишь, секретарь обкома, выступая на партактиве, говорил: «На одном из высочайших тибетских перевалов есть надпись: «Научились ли вы радоваться препятствиям?» Не забыл? Сейчас перед нами препятствие. Признаюсь, я еще не научился. Хочу, очень хочу. Но к новому со старыми отмычками не подступаюсь. А у нас со скандала началось. Не поблажки прошу. Все продумать надо, сотворить поиск, тогда дело выиграем».
Подошла Валентина, спросила:
— О чем размышляешь?
— Как радоваться препятствиям.
— Жизнь тебя не баловала. Где же силы взять?!
— Искать в себе. Только в себе.
— Слушаю тебя и не знаю, нужен ли тебе покой.
— Ох, как нужен! Только у каждого своя мера. Один в скверике сидит, в домино сражается. И счастлив! А другой до седьмого пота трудится. И, положив деталь на тумбочку, глядит, любуется. В этом его покой.
Часто, настойчиво зазвонил телефон.
Валентина подняла трубку.
— Жду, жду… Здравствуй, Маринка, здравствуй. Все у нас хорошо. — Подмигнула мужу. — Перевод получила? Туфли купила?.. Носи на здоровье… Что в институте?.. Приятно слышать. Алеша в рейсе. Идут на Кубу, а потом вернутся и порт. Станут в док на ремонт. Обещал приехать. Что-то ты закашлялась. Ах, курят рядом? Целую тебя, доченька. Передаю папе. — И, прикрыв трубку ладонью, напомнила: — Держись молодцом.
Старбеев взял трубку:
— Здравствуй, курносая! Соскучилась? Это хорошо. Тебя навестить? Рад бы… Понимаешь, дочурка, не получится сейчас. Забот много. Прислать французский словарь? Постараюсь достать. И я тебя… — Старбеев держал трубку, но уже звучали частые гудки. — Все!.. «Все пройдет, как с белых яблонь дым…» Маринкино любимое.
— Вот поговорили, — вздохнула Валентина. — Радость. А на душе тоскливо. Только и ждешь. От звонка до звонка… Снял трубку, повертел диск, и привет, родители… Марина хоть вернется. Здесь лекарем будет, а вот Алешкины океаны всегда вдали от нас…
— А ты представь: Алексей Старбеев, капитан дальнего плавания… И держит курс: Одесса — Австралия.
— Дожить бы…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
До отъезда в санаторий оставалось три дня.
Время тянулось неторопливо, казалось, дни, отмеченные бюллетенем, вмещали куда больше часов, чем обычные сутки.
Старбеев послушно выполнял режим, предписанный врачом, гулял по городскому парку, сиживал на набережной, где в отдалении рыбаки завороженно взирали на поплавки удочек, барометры удачи.
Взбудораженный запиской Березняка, Старбеев подумал, а не превозносит ли свою роль в судьбе цеха: мол, только один знает, как отладить беспокойный организм. Ведь может прийти новый человек, умнее, талантливей… «Нет, постой! Что-то не сошлось. Я опрометчиво сдвинул время. Сейчас я начальник цеха. Мое дело, моя жизнь. Почему корю совесть за то, что не дает угаснуть энергии, действию… Разве я
