— язык-то без костей.
Перед тем как отправить молодую радистку Машу Градову в партизанский отряд, ее пригласили в штаб командования.
Курчавый майор, у которого отчаянно скрипели новые хромовые сапоги, сообщил радистке Градовой кодовый шифр — стихотворную строку Лермонтова: «Выхожу один я на дорогу».
Маша спросила, смущаясь от робости:
— А можно из Пушкина?
Майор, конечно, мог настоять на своем, но вопрос радистки заинтересовал его. Проскрипев по комнате сапогами, он спросил:
— Не уважаешь, Градова, поэзию Михаила Юрьевича?
— Вы меня не так поняли.
— Зря. Красивый человек был поручик Лермонтов.
— Я знаю. Но мне хочется другой код: «Там чудеса, там леший бродит».
С тех пор Градова два года не расставалась с этим кодовым шифром, сказочной пушкинской строкой. А потом, когда она была тяжело ранена и лежала на окровавленной плащ-палатке в туманном осеннем лесу, Маша услышала горькие слова командира отряда:
— Возьми нашу радистку. Добром прошу тебя, Леший! Не выдержит долго она.
И ответ того летчика, который она никогда не забудет:
— Живых надо вывозить, а не покойников!
Но, видно, и вправду от судьбы не уйдешь: спустя много лет, хотя она не искала этого человека, он появился перед ней как подсудимый, доверив ей свою жизнь, как когда-то она ему. Однако Градову все же поражало совпадение случайностей, словно кем-то заранее подготовленных: и кодовый шифр — «леший», и летчик — Леший, и подсудимый — Леший.
Интуитивные предположения, смутные догадки, наконец, предчувствие никак не укладывались в систему убедительных доказательств, дающих ей право окончательно решить, что тот летчик и есть Алексей Щербак, ее теперешний подсудимый.
Во время перерыва все вышли из зала, кто покурить, а кто просто поразмяться.
День был погожий, румяный.
Алексей стоял в коридоре у раскрытого окна. Ветерок освежал его, успокаивал.
Рядом остановились Каныгин и адвокат.
— Алексей Фомич, — сказал адвокат, — показания моего подзащитного меня удовлетворили. Хочу дать вам несколько советов.
— Но вы же не мой защитник.
— Это, конечно, так, — согласился адвокат. — Но, видите ли, ваши ответы и ответы моего подзащитного не должны иметь разночтений. Вы, собственно, связаны нынче одной веревочкой. Помните главное: не торопитесь отвечать. Вы — хозяин времени.
— Что еще?
— Ваша ирония — это эмоции. Обходитесь без нее. Вы когда-нибудь были в парикмахерской?
— Заходил.
— Значит, видели, как действует хороший парикмахер? Классный?
Каныгин крякнул от удовольствия, потому что давно уже знал эту премудрость, и, не удержавшись, сказал:
— Пять минут мылит, две минуты бреет.
— Именно так, — холодно заметил адвокат.
Он сдержанно поклонился, всем своим видом показывая, что удивлен поведением Щербака, и торопливо увел с собой Каныгина.
Алексей повернулся к окну и с молчаливым достоинством смотрел на город.
Услышав знакомый голос за спиной, оглянулся и, пораженный, замер.
Перед ним стояла судья Градова.
— Мне хотелось бы с вами поговорить.
— Пожалуйста, — сказал Щербак.
— Алексей Фомич… — произнесла Градова и умолкла.
— Я вас слушаю, — напомнил о себе Щербак, не догадываясь о состоянии судьи.
— Вы летали в Кремневку? Это очень важно для меня, — чеканя каждое слово, заявила она. — И для вас тоже.
— Я говорил уже, что летал. Осенью. В гостинице я потом долго вспоминал, когда это было. И представьте себе — вспомнил! Восемнадцатого октября.
— Восемнадцатого?
— Да.
— Вы точно уверены?
— Абсолютно. — И с участием спросил: — А что, вы бывали там?
— Бывала.
— В это время?
— Да. — Градова резко повернулась и зашагала по коридору.
Вечером, когда на улице стало тихо и прозрачно, когда смирился ветер, задремав на крышах, Градова, поразмыслив, пришла к выводу, что не может вести дальше этот процесс, иначе засудит этого подлого летчика.
Ей нужен был дружеский совет мудрого человека. Таким для нее был Александр Павлович, бывший председатель городского суда, юрист больших знаний и опыта. К нему многие приходили за советом, а случалось, что и он сам, познакомившись с запутанным делом, деликатно вступал в беседу с судьей, тактично привлекая его внимание к сложным вопросам, которые не бросались сразу в глаза.
Градова ценила его чуткость, привязанность к людям и с гордостью считала Александра Павловича своим духовным наставником. А когда он ушел на пенсию, не забывала дороги к нему, каждый раз восхищаясь щедростью его сердца. Александр Павлович не ошибся, поняв, что приход Градовой в поздний час не просто визит вежливости, а вызван необходимостью посоветоваться по важному для нее делу.
И хотя она с искренним интересом расспрашивала о его житье-бытье, Александр Павлович уловил удобный момент и сказал:
— Со мной все ясно. В домино на скверике не играю — бог миловал. Пишу учебник «Тактика допроса». — И, коснувшись рукой объемистой рукописи, добавил: — А вот вы мне, мадам, сегодня не нравитесь. Не скрою.
И Градова рассказала о своих треволнениях.
— Давненько меня не баловали такими детективами, — весело сказал Александр Павлович и закурил трубку.
Она ничего не ответила.
— И что же вы хотите предпринять, мадам? — он поднял на нее глаза, продолжая улыбаться тонкими губами.
— Заявить самоотвод.
— Основания?
— Формальных оснований, к сожалению, у меня нет, — грустно сказала Градова.
— Согласен, — подтвердил Александр Павлович, прикуривая погасшую трубку.
— Но мое самочувствие мешает делу. Вы верите мне?
— Еще бы! — Александр Павлович покачал головой и неторопливо заговорил: — Помнится, в студенческом общежитии был у нас парень, который воровал у ребят продукты. И вот, представьте себе, встречаемся недавно — года три назад. И что же? Я к нему испытывал невероятное отвращение. Так и хотелось, знаете ли… А он уже солидный и достойный человек. Вот ведь как случается.
Градова вздохнула и странно улыбнулась — рассказы Александра Павловича умели успокаивать людей. Заметив, что его собеседница воспрянула духом, он спросил:
