Размекать пораньше в тиши,Что вот облака да сугробы,Да дали одни хороши.А тут все так грустно и грубоИ мне самому невдомек,С чего я в пушистые губыЦелую в опушке пенек!..И дрожь, и тепло на утробе,Хоть губы твоим не чета…И в облаке или сугробеЗемли пропадает черта.И так хорошо мне в узореДремотных прозрачных лесовВ недолгие зимние зориВглядеться без дум и без слов!..И сердцем одним до ознобаИзведать предвечный покой,К груди лебединой сугробаПрильнув воспаленной щекой…<1928–1929>
«Какие хитроумные узоры…»
Какие хитроумные узоры Поутру наведет мороз…Проснувшись, разберешь не скоро: Что это — в шутку иль всерьез?Во сне еще иль это в самом деле Деревья и цветы в саду?И не захочется вставать с постели В настывшем на ночь холоду.Какая нехорошая насмешка Над человеком в сорок лет:Что за сады, когда за этой спешкой Опомниться минуты нет!И первым взглядом встретившись с сугробом, Подумается вдруг невпопад:Что если смерть, и нет ли там за гробом Похожего на этот сад?!.<1929>
«Моя душа дошла до исступленья…»
Моя душа дошла до исступленьяУ жизни в яростном плену,И мне не до заливистого пеньяПро соловья и про луну!Легла покойницей луна за тучу,Давно умолкнул соловей,И сам себя пугаю я и жучуОстатком радости своей…И сам не знаю я, горит ли этоЛюбви обугленный пенекИль бродит неприкаянный по светуЗеленый волчий огонек!..Ни выдумка веселая, ни шалость,Ни смех не прозвенит в избе,—Все отошло и все смешалосьВ глухой и призрачной судьбе…Так осенью в ночи над волчьим лазомНа ветке хохлится сова,Пред зимней спячкою едваВодя одним полуоткрытым глазом…<1929>