потом сюда привезли. Два раза убегал, но прижился на нашу голову. После директора самый тут главный. Над интернатскими верховодит. И наших, островитинских, кое-кого переманил. У них там на острове дом, сами построили. Ну и все лето живут в нем. Другие по домам разъезжаются, а у Президента нет дома, вот тут и околачивается со своими дружками. Они его слушаются, как бога. Поглядеть — одна умора, что они творят! За три версты бревна куда-то таскают. Тяжеленные! А что на острове делают — никто не знает. Мы пытали у своих — как воды в рот набрали. Может, ракету какую изобретают?.. Нашим мужикам насолил. Двоим ножом сети порезал и всю рыбу выпустил. Осенью дело было. Не поленился, паразит, нырнул в холодную воду и порезал сеть… Ну, мужики и осерчали. Хотели поймать да поучить маленько, а он ушел. Есть у них потайной ход, да разве найдешь? Охраняют, наверное…
Федя шагал впереди, мы за ним. Дорога узкая, по сторонам лес. Сосны, ели, в низинах ольха, березы и осины. В дорожную пыль зарылись сухие сосновые шишки. Я иногда наступал на них и чуть не вскрикивал от боли. Гарик тоже поднимал ноги как журавль и часто морщился. Эти шишки кололись, как гвозди. Деревья совсем заслонили солнце. В ветвях сияли голубоватые нити паутины. Из чащобы тянуло прохладой. Не прошли мы и с километр, как увидели глухарку. Она сидела на обочине; при нашем приближении смешно подпрыгнула и излетела на ближайшую сосну. Усевшись на сук, стала бесстрашно смотреть на нас красноватым глазом. Глухарка была рябая, хвост веером, шея длинная.
Федя подмял шишку и запустил в глухарку. Птица захлопала крыльями и улетела. А на землю медленно опустилось рябое перо.
— Полпуда потянет, — на глазок определил Федя. — Ружьишко бы сюда!
Потом дорогу перебежал заяц. Он был худой и длинноногий, желто-серого цвета. Одним махом перелетел через дорогу в десяти шагах от нас и скрылся в молодом ельнике.
— Теперь очередь за медведем, — сказал Гарик и даже не улыбнулся. Мне тоже улыбаться не хотелось. Лес все теснее прижимался к тропинке. Когда мы спускались в низину, веяло грибной сыростью и мраком. На буграх лес стоял солнечный, пахло хвоей и смолой. Иногда сквозь стволы виднелся бурелом. И всякий раз мне мерещилось, что это медвежья берлога. Поравняемся, а он и выйдет к нам навстречу. Федя говорит, что лизать будет… Врет, наверное. С какой стати медведь человека лизать будет? Будто человек сахарный.
— Рассказать, как здесь пять лет назад мужика нашли убитого? Шел он под вечер этой самой дорогой…
— Не надо, — попросил я.
— Пускай рассказывает, — сказал Гарик.
— Днем неинтересно, — ответил Федя, посмотрев на меня. — Как стемнеет, во всех подробностях расскажу…
До вечера еще далеко, а потом, может, и забудет Гриб. Не люблю я слушать истории про покойников. Мороз даже по коже дерет. А потом по ночам всякая ересь снится. Аленка один раз слышала, как я во сне кричал.
Километров через пять, когда мы сделали первый привал, я вместе с Федей и Гариком стал на чем свет стоит проклинать Сороку. Из-за него почти голые бредем через глухой лес, а до дома еще так далеко.
Глава семнадцатая
Аленка и отец сидели на новенькой желтой скамейке. Этой скамейки еще утром не было. Без меня сделали. Они о чем-то разговаривали и даже не посмотрели в мою сторону, когда я появился на тропинке. И лишь мой верный Дед обрадовался, увидев меня. Он заулыбался и, виляя хвостом и пританцовывая, подошел ко мне. «Ты где был, пропащая твоя душа? — спрашивал Дед. — И меня с собой не взял? Хотя ты свинья, Сергей, я на тебя все равно не сержусь!»
Я почесал Деда за ухом и подошел к своим. Они все еще не замечали меня. Ну ладно — отец. Ему по штату положено в строгости воспитывать меня, а Аленка-то чего выкаблучивается?
— Щей бы побольше и картошки с мясом, — сказал я.
— Проголодался? — спросил отец.
— Где ты шлялся? — соизволила взглянуть в мою сторону Аленка.
— Я, может быть, по-настоящему заблудился… На меня, может быть, медведь напал… и это… обхватив лапами, стал лизать…
— Медведь, значит, лизал? — усмехнулся отец.
— Бедный, облизанный Сережа, — сказала Аленка.
Все это начало меня раздражать. Я все-таки восемнадцать километров с гаком отшагал. А они на лавочке сидят да еще насмехаются!
— Где твоя рубашка, штаны? — спросила Аленка. — Медведь слизал?
Про одежду я совсем забыл. Весь день прошагал в трусах, привык.
— Действительно, где твое обмундирование?
— Потерял…
— Это интересно, — сказал отец.
— Кто-то лодку угнал, — сказал я. — Уходили — была, а пришли — нет…
— Куда уходили?
Я промолчал. Пока не накормят, ни слова больше не скажу.
— Я чувствую, от тебя сейчас правды не добьешься, — сказал отец. — Натощак ты врешь плохо… Покорми его, Алена, — возможно, потом он придумает нам какую—нибудь историю повеселее.
Мы с Аленкой пошли в дом. В сенях она сказала:
— Твоя одежда дома. Ее парень принес, с которым мы на болото ходили. У него птичье прозвище… Сорока, что ли?
— Что он сказал?
— Мы сначала испугались, подумали, что ты утонул. Он говорит: «Не беспокойтесь, к вечеру вернется».
— Мы ему покажем, где раки зимуют… — сказал я.
— Суп теплый… Подогреть?
— Тащи какой есть!
Она налила целую тарелку супа с фасолью, на второе поставила на стол миску гречневой каши с молоком. И нарезала черного хлеба. Я накинулся на еду. Аленка сидела напротив и смотрела на меня. Я уплетал чуть теплый суп и косился на кашу. Я еще никогда не хотел так есть. Хотя там, в лесу, мне казалось, что больше всего на свете я хочу растянуться на кровати и заснуть. Последние километры были самыми тяжелыми. Даже привычный к таким переходам Федя Губин устал. Шел, чертыхаясь в адрес Сороки, и спотыкался. Он так и забыл рассказать эту историю про убитого мужика. Гарик до крови сбил о корень большой палец и хромал позади нас. Он тоже бубнил что-то угрожающее себе под нос. Если бы на дороге нам попался Сорока, от него мокрое место осталось бы.
Солнце напекло голову, плечи зудели. Хотелось пить, но за всю дорогу мы даже паршивой лужи не встретили. На привалах мы ложились голыми животами в пыль. Но кусачие лесные муравьи не давали долго прохлаждаться.
— А что еще говорил Сорока? — спросил я.
— О каких-то станках беседовали с отцом.
— Про бомбу говорили?
— Бомбу нашли? — оживилась Аленка. — В лесу, да?
— Отвяжись, — сказал я. — Ничего не нашли.
— Положить еще каши?
— Сыт по горло.
Аленка убрала посуду, порылась в кухонном столе и положила передо мной кусочек шоколада в блестящей обертке.
