суицид или жёсткое изнасилование, сношения с трупами или даже с детьми (часто именно здесь навсегда пропадали беспризорники и сироты). Гэбриел узнал о «Камере Пыток» от одного из посетителей «Дикого Койота» незадолго до того, как вступился за жизнь Поля, поэта-декадента. Тогда уже зов плоти томил Инкуба, но годы контроля научили его справляться с безумным желанием. Однако, до поры до времени…
Сабрина, красиво сложенная блондинка, стянутая кожаными ремнями, уже ждала его за дверью, извиваясь у шеста под грохот немецкого индастриала[33]. Вызывающая надпись «подонок боли»,[34] вытатуированная на её правой ягодице, раскачивалась в такт агрессивной, синтетической музыке.
Гэбриел сбросил верхнюю одежду, и с усмешкой, расправив плечи, словно крылья, двинулся к хозяйке «Камеры Пыток». Из серого призрака дождливых улиц он на глазах превращался в похотливого демона, вены наливались красным огнём, глаза полыхали, движения становились плавными и, в то же время хищными – так крадётся зверь, завидев жертву, предвидя её конец в жарких, безумных объятиях. Запах секса, истинной страсти, полностью овладел его существом и питал одним своим присутствием, но голод был слишком силён и Инкуб жаждал большего, хоть и понимал, к чему это может привести. Здесь в комнате порока, ему не нужны были чужие фантазии – только та, кто творил и повелевал в полумраке бордовых свечей, могла наполнить его тело жидким огнём, насытить демоническое безумие.
Она испугалась. Из тёмной фигуры в плаще, словно из кокона, вырвалось нечто, от чего она впала в первобытный, агонический ужас, остолбенев от одного взгляда странного гостя – опасного зверя, шокирующего своей сверхъестественной красотой. Его тело светилось огнём, словно демон входил сквозь врата преисподних в мир людей, дабы свести их с ума. Сабрина задыхалась, держась за стриптизный шест, не в силах кричать, звать на помощь. Она не знала, что сделает с ней Инкуб, но видела смерть. Янтарное пламя в его глазах становилось всё ярче и ярче – медленно, слизывая с губ солёное искушение, он приближался, и жгучие искры падали на кожу Сабрины, шипели, разъедая дрожащую плоть.
Её называли хозяйкой «Камеры Пыток», волшебницей, исполнявшей чужие мечты, исполненные грязи, рождённые из комплексов и воспитания, усугублённые приветливым современным развратом и неоправданной жестокостью людских масс. Она давала им всё, кроме себя: детей, девственниц, свежих покойников из городского морга – пытала, причиняя боль, наносила тяжёлые увечья и даже кастрировала – всё ради услады извращённых умов. Она давала им всё, кроме себя, потому что жила с тяжёлой травмой – тайной, хранимой с детства, сокрытой от ушей чужаков.
Сегодня мы поиграем в новую игру, моя девочка. Папа принёс новую куклу. Смотри, какая красивая…
У девочки разрыв тканей и заражение крови, необходимо хирургическое вмешательство…
Рэй Бастард, отец 7-летней Сабрины, приговорён к каторжным работам на заливе, пожизненно.
Милая, Сабрина, я тебя люблю, но… я мужчина и мне нужна женщина… ты ведь понимаешь? Женщина, в её истинном смысле!
Женщина, в её истинном, анатомическом смысле, чёрт возьми!
Эхо воспоминаний нахлынуло на Сабрину. Без сил, она упала на чёрный кафель, обескураженная безжизненной пустотой, которая, казалось, заменила ей душу. Она хотела умереть, потому что ненавидела то, кем стала. Её изувечили и бросили такие же люди как те, чьи желания она исполняла здесь, в комнате грусти и страхов. Сабрина… ты стала такой же, как твой отец… ты предлагаешь людям игры, о последствиях которых они даже не догадываются… ты хуже тех, кто убивает, чтобы жить… ты убиваешь, чтобы оправдать свою смерть… смерть, случившуюся давно, ещё когда ты была ребёнком.
Инкуб склонился над ней, провёл огненными пальцами по губам, улыбнулся стеклянным глазам, и прошептал, касаясь терпким дыханием:
- Ты похожа на белый лист, чистое полотно, фарфоровую куклу, у которой отняли душу. Но это не так… Я впитал твою главную страсть – твою обиду, твою ненависть, твоё отмщение. Люди, приходившие к тебе, сами хотели, сами просили. Не вини себя, они больше виноваты перед тобой. Теперь, спустя многие годы, ты почувствуешь себя настоящей женщиной. Не бойся, не будет больно. Огонь побеждает боль. Но твоё тело может не выдержать – и умрёт... Решай, Сабрина, чего ты хочешь…
- Тебя…
Я навсегда запомню всполохи алых крыльев за твоей спиной, Ангел Страсти…
Уходя, он лишь тихо промолвил, обронив серебро:
- Ваша кукла сломалась. Оплатите обряд за мой счёт.
Впрочем, она уже была сломана.
_________
Закат
_________
Он обожал закат. Розово-багряные блики на тускнеющем небе напоминали ему о чём-то давнем, древнем, как сама история. Словно подсевший на кокаиновое дежа-вю[35] , Гэбриел каждый вечер стремился к набережной реки, чтобы в полной мере насладиться изысканной музыкой цвета, разлившейся над серыми крышами обветшалых домов. Часто после, возвращаясь в мансарду, он брал перо и вырисовывал строки своей призрачной тайны, пытаясь собрать мозаику сверхъестественной прозы, облачённую в саван розовеющих нитей закатных небес[36]. И сейчас, вдыхая свежесть северных морей, он плыл вдоль течения вод, заблудившийся в горящей нирване, наполненный жидким огнём – вкусом страсти, рождённом на пепелище жизни.
Вечерний музыкант перебирал звенящие струны. Он искал единение с закатом там, где был всеми забыт. Там, где был чужаком, невидимым изваянием, выбитым в экспозиции городского гранита. Сидя на мокрых ступенях, не обращая внимания на спутавшиеся клоки волос, норовившие обвить тонкие пальцы, он отдавался магии уходящего солнца, сливаясь всей душой с песней, единственной, что он знал, самой любимой, которую пел по вечерам своему избраннику – закату.
Музыкант не замечал ничего вокруг, кроме гаснущего ока, в котором видел безумие, лишь ради которого жил. И песня, что играл странник наступающих сумерек, была знакома Гэбриелу, возможно, так же сильно влюблённому в художника, творившего на небе свои фантастические полотна.
Музыкант пел. Его тихий голос был исполнен нежности и грусти. Когда-то в нём гнездилось больше силы, но даже дети искусства не могут жить вечно. Они увядают, как розы, и повезёт, если их сухие бутоны соберут те, кто ценят и любят, не оставив гнить в лужах под плевками прохожих и колёсами кэбов, проносящихся сквозь туманную ночь.
Музыкант умирал. За его спиной, неподалёку, стояла Смерть, неподвижная, словно статуя сфинкса. Она шла за ним по пятам, чтобы обдать водой почти истлевшие угли, забрать с собой в неизвестность, украсть пение ослабевшего соловья. Её тень нависала над жертвой, готовая в любой момент, оборвав звон
