том, что нам нужно, чтобы жить. Ведь вы тоже пленник своего голода. И я даже слышу, как где-то внутри вас всё ещё шепчет, тлеет чужая душа…
Но Гэбриел не слушал вампира. Его мысли были там, в Городе, где жертвой Скарамуша пала Коломбина, ценой жизни укротив безумие – чуму, которой он поддался и почти отдался в её власть. Покачав головой, он вздохнул, вдыхая дуновения ветра, и, повернувшись к Харону, промолвил:
- Нам пора собираться. Мы и так задержались… в гостях.
Но Шарль де Ман, всё это время говоривший о чём-то, вдруг осознав сквозь стену своего самолюбия, что его не замечают, напомнил о себе – изворотливом игроке, искушённом в опасных интригах.
- Как, Гэбриел, уже уходите? Вы ничего не забыли?
В его руках ласкалась скрипка – та самая, что Инкуб всегда носил с собой в поле плаща – словно герой Достоевского[108], трепетно прячущий орудие убийства.
- Почему она у тебя? – оскалился Наблюдатель, приближаясь к вампиру.
- Правильный вопрос – зачем. К тому же, вы снова грозны, а я предупреждал о мере своего гостеприимства.
Новый хлопок – и на пути Инкуба появились две нимфы. Одна из них, тихая, бледная, с пучком болотистых кос, уже являлась на террасе. Другая – смуглая, одетая в алые водопады, изящная кошка, смеясь, послала Гэбриелу воздушный поцелуй. И обе они были больше, чем просто нагие, бесстыдные леди, не обделённые плотской, магической красотой.
- Позвольте мне познакомить вас, месье Инкуб, с моими дочерьми, - вновь заговорил Шарль, особенно смакуя на языке последнее слово, - Как вы, я полагаю, уже догадались, они мне не просто дочери, но ещё и любовницы. Мои самые близкие и дорогие: Калипсо и Эхо. Моя семья… Нет, конечно, есть и другие, если вам интересно…
- Я понял тебя. Что тебе нужно?
- Видите ли, это редкий инструмент. А я коллекционирую редкости. Однако, уважая её владельца, - и он пробежал рукой в шелковистых манжетах по изящной талии скрипки, - я предлагаю игру. Партия в шахматы. Но по моим правилам. Привычные шахматы меня давно начали утомлять…
- Весь этот твой притворный Версаль, застланный искусственными облаками, скрывающими твой жалкий вид от солнца, заполненный множеством трупов, что ты оживил, не оставляет мне иного выбора, как согласиться. Хоть даже тогда я не уверен в том, что ты способен признать поражение.
- Дело в том, месье Ластморт, что я никогда не проигрываю. Но уверяю вас, если моё поражение возможно, я буду вынужден его признать. Ведь это редкость – одна на миллион. А я, как вы помните, коллекционирую редкости…
Шарль де Ман был родом из одного небольшого городка в долине реки Луары[109]. Но, несмотря на то, что не обладал громкими титулами (по сути, он даже не был дворянином), очень скоро стал едва ли не самой важной фигурой в Париже. Тогда за фасадом монархических перстов продолжалась пора инквизиции, и бессердечный юноша, похожий на ангела, с тонкими почти девичьими чертами лица и нежной бледно-розовой кожей, сам пришёл ко двору короля, заявив, что хочет охотиться на неверных. Невысокий и утончённый, он открыто смотрел на тех, кто смеялся над ним, вызывая к ответу за фарс кровью призрачного взгляда. Придворные короля сказали ему тогда:
- Хоть альбиносы[110] считаются еретиками[111], король позволяет тебе уйти в знак благоволения твоей бесстрашной натуре, не побоявшейся появиться здесь.
Но Шарль де Ман лишь усмехнулся, поправляя парик, и предложил игру, ставя на кон свою жизнь. Он знал, что король, четырнадцатый Людовик, привык во всём быть первым и главным, и очень любил выигрывать. Вдобавок, обожал казни, отчего игра с молодым альбиносом выглядела ещё более привлекательной.
Казалось, весь версальский двор следил за ходом шахматной партии. Лучшие советники помогали королю, тени министров нависли над воинами из слоновой кости, но Шарль де Ман не оставил им ни единого шанса вальяжно нарисовав на доске свой любимый, зеркальный мат[112]. Разъярённый Людовик тут же натравил на «дерзкого мерзавца» своих преданных «псов», но юный игрок, прекрасно научившийся разбираться в людях остановил его, опустившись на колени:
- Мой Король. Вы – умнейший из умов, Великий из великих. Выиграть у Вас – это редкая случайность, что для меня, глубоко верующего в церковь, что Вы строите, как благословение небес. Я знаю много уловок, хитростей, ловушек и таинств пыток, которые могли бы Вам пригодиться в Вашей борьбе с неверными. И потому присягаю Вам всем, что у меня есть, дабы стать Вашим орудием. Позвольте мне бороться за то, во что верите Вы, и я вместе с Вами, и увидите, что в этот день именно Вы, мой Король, выиграли эту партию, заполучив себе нового нижайше преданного валета[113].
Блистательный Шарль действительно оправдал доверие короля, с усердием принося ему на бриллиантовых блюдах головы неугодных. Он, вставший во главе бесчисленных драгонад[114], добился уважения при дворе, а по Франции начали ходить жуткие истории о невидимом бледном духе, рыщущем своим кровяным взглядом ночами по улицам и закоулкам городов и селений в поиске несогласных с устоями королевской церкви. В своём доме в Версале искусный игрок наслаждался новым положением и известностью, но кроме людей о нём узнали и другие существа.
Один из гугенотов[115] – вампир – нашёл его по запаху крови собратьев, что шлейфом тянулась за Шарлем по дорогам страны. Пробравшись в дом, существо ночи немедля набросилось на спящего инквизитора, но игрок, просчитывая ходы, оставался всегда впереди.
Он всегда знал, что за движениями неверных стоят другие, более великие силы, от чего злился, ибо чувствовал себя недостаточно могущественным, чтобы перехитрить весь мир. Его смущала его тонкая кожа, хрупкая плоть и слабые мускулы. И хоть ум его был велик, немощная смертность проклятого тела угнетала Шарля. Как альбиносу ему повезло не стать уродом, но, несмотря на всю свою смелость, он боялся людей, которые видят его и презирают эту бледную кожу, голову, на которой никогда не вырастут волосы, и глаза – прозрачные стёкла в трещинах кровеносных сосудов. Вдобавок гибкая тонкая стать всегда привлекала к нему внимание разномастных первертов[116]. В свои 19 лет он походил на молодую француженку, одну из тех, что выступают в публичных домах, и голос его превращал в звенящий фальцет любую шутку и песню.
Шарль де Ман давно привык к ночи, ибо дневное солнце поражало его кожу, и когда он открыл, что среди преследуемых им неверных есть вампиры, его посетила мысль стать таким, как они. 'Их кровь укрепит моё тело, сделает неуязвимым, и я перестану быть человеком-альбиносом. Стану вампиром, так же избегающим солнце, но куда более сильным и хитрым, чем все дети ночи.'
Тот вампир, что напал на след Шарля – был одурачен. Без раздумий он набросился на неподвижное тело ненавистного альбиноса, не ведая, что вместо него вонзит клыки в шею своего собрата по вере – одного из растерзанных драгонадами еретиков. Ослеплённый местью и жаждой быстрой расправы, торопливый упырь поздно осознал, что был «пойман на мертвеца»[117] - Шарль де Ман ждал его наготове с острым клинком. Тотчас он отрубил вампиру голову и испил чашу проклятой крови… 'не более проклятой, чем я сам…' Тогда он познал вкус свободы.
С ещё большим остервенением новоиспечённый вампир принялся преследовать неверных, пока не поймал в свои хитроумные ловушки тех «детей ночи», кто стоял за скоплением обычных человеческих еретиков. Шарль де Ман выпил их всех и только потом узнал о Совете.
В делах Видящих, почти как в делах людей, всё происходит медленно, особенно если это касается политических, религиозных и ликвидационных вопросов. Так и в деле Шарля де Мана решение о признании его «вне контроля» пришло уже после смерти Людовика. К тому времени блистательный Шарль, купавшийся в роскоши, окружённый дамами и кавалерами, сам почти превратившийся в одного из неугодных ему первертов, наслаждался заслуженным при дворе у почившего короля отдыхом, вдыхая любимые ароматы Версаля, смешивая виноградное бренди и непорочную кровь, смакуя на губах титул
