поселившуюся в тебе в этот день, ты всегда будешь сдерживать в сердце, не давая ей воли наружу. Твоя боль – для меня.
- Мой редкий розарий… Делирия…'
Шарль де Ман широко улыбался. Положив руку на сердце, он снова играл, как всегда, связанный обещанием 'больше никогда не проигрывать'. Там, на сердце его вековым шрамом горело клеймо – жгущий розарий затмения…
- Я не мог проиграть! Потому и убил её, ведь подобная магия – редкость…
- Но мне это всё равно не поможет, потому что такой ведьмы больше нет.
- Увы, месье Ластморт, здесь вы правы. Но не думаете же вы, что я просто так посвятил вас в свой исключительный бред…
Инкуб, чуть скривившись, кивнул.
- Да… к слову. Почему ты позволил мне выиграть?
Шарль де Ман с видом абсолютного удовлетворения с изяществом юной тигрицы закинул ногу на ногу, и, наклонившись вперёд, прозвенел:
- Гэбриел, mon plaisir, вы – невероятны! Своего рода – редкость! А я, как вы помните, коллекционирую редкости…
_________
Алиса
_________
Удобно расположившись на стене Петропавловской крепости, она, художница петербургских страстей, деликатным касанием кисти наносила на тканевый холст аллегории кладбищ Невы, обжитой останками василеостровских захоронений. Уходя, он попросил её: «не ищи меня» - и она не хотела его отпускать, осознав, в какой-то момент, что портрета ей будет мало. Но он просил… и теперь, погружаясь в туман городского безумия, проявляя могильные знаки сквозь дымные полосы душ из кальянов[127] чумы, Мэлис не знала, куда исчез Гэбриел Ластморт, но чувствовала – он был тем, кто разрушил мосты.
Размеренно, двигая стрелки часов, Видящие руководили сознаниями, разводя и сбирая пролёты над чёрной рекой, разделяя сны и реалии, придумывая андерсенов[128] для людей. И вот – в королевстве иллюзий и сказок появилась брешь. И сквозь эту брешь, ломая часы и опоры, одно настоящее гнилыми клыками впилось в другое – соединившись в распутстве стихий, отпустив на свободу тот мрак, что скопился внутри.
'Как будто сам Город, наполнив зачумленным фтором[129] шприцы, предложил беспризорным надзор своего исступления.'
Чёрная кошка – гладкая шерсть и глаза, словно тени луны – сидела рядом с холстом, неотрывно следя за штрихами искусной руки. Здесь, на стенах затопленной крепости не было никого кроме них – художницы страсти и мудрой бастет[130], созерцающей мир на полотнах суккубы. И в тишине за симфонией страхов и глупых молитв только ветер поигрывал золотом систра[131] на тонкой шее кошачьей грации.
Тихо, нежно запела Мэлис, и так же нежно, любовно в ответ ей мурлыкнула чёрная кошка. Девушка улыбнулась, погладила мягкую шёрстку своей лучшей подруги и снова задумалась о Гэбриеле… 'где он сейчас?'
Оторвавшись от картины, чёрная кошка подкралась поближе и устроилась на тёплых коленях, приятно урча. Она всегда была такой – спокойной и понимающей. Единственной, кого Мэлис когда-либо любила по-настоящему.
- Эх, Алиса. Что бы я без тебя делала? Как бы я жила все эти годы, если бы навсегда потеряла тебя… одна, среди тысячи лиц, которые не внушают ни красоты, ни доверия.
Чёрная кошка согласно потёрлась щекой об испачканную мелками ладонь.
- Знаешь… мне кажется, я встретила одного, кому хочу верить. Но эта жизнь – то, что после неё… то, что вне её… она не создана для счастья. Может, разве что, для одной из «счастливых» картин. Но я боюсь… если мне вдруг станет лучше… что если ты – исчезнешь?
Чёрная кошка недовольно мяукнула и потрясла мордочкой, от чего снова медными искрами зазвучал маленький систр на её шее.
- Ты права… я никогда не забуду твою любимую песню… - и Мэлис снова запела. Нежный голос поглаживал шёрстку верной подруги, как и в те дни, когда обе они, trеs petite[132], играли под сенью Шапели[133].
- Алиса, тише… тише, котёнок. Это всего лишь сон. Всё хорошо. Мама рядом… тише…
Маленькая девочка плакала, уткнувшись в мамину грудь. Каждую ночь ей снился один и тот же кошмар. Огромная чёрная кошка впивалась когтями, клыками в её слабое тело, а она не могла двинуться с места, убежать, вырваться из обморока боли. Она кричала, но эхо обезумевшей птицей билось о стены старой готической башни, теряя перья, ломая крылья. И чёрная кошка ломала ей кисти, запускала под кожу вибриссы, поглощала сознание мглой вертикальных зрачков.
Алиса не верила снам. Но знала – люди полны предрассудков. Потому никогда не рассказывала о своих кошмарах…
Её родители, Александр и Мария Риддельмар, бежали в Санк-Петербург, спасаясь от проклятия, которое, как считала её мать, преследовало их семью поколение за поколением. Чёрная кошка, изображенная на гербе Риддельмар, мирно спящая в колыбели лунного месяца, веками считалась стражем покоя, охранявшим семью от несчастий. Но всё изменилось с тех пор, как Мария увидела её в ночь, когда умер отец. Ганц Риддельмар отличался невиданным духом, и многие в возрасте шестидесяти лет позавидовали бы его отменному здоровью. Никто и не мог подумать, что одной ночью он внезапно умрёт во сне от остановки сердца. Так считал врач, но Мария твердила, что чёрная кошка забрала его душу.
