желудок был расстроен. Плохо, что он как бы позволил Брату Лайну шантажировать себя. Если учитель мог себе позволить такое, то, как еще это можно было назвать?
- С другой стороны, Керони, эта «F»вероятно останется, - сказал Брат Лайн. - Это зависит…
- Я вижу, Брат Лайн. - сказал Керони.
И он видел – что жизнь была гнилой, что на самом деле героев не было, и верить никому нельзя, даже себе.
Он выскочил оттуда как пробка из бутылки с шампанским, пока не обрыгал Брата Лайна и все, что было перед ним на столе.
17.
- Эдамо?
- Три.
- Бьювейс?
- Пять.
Губер не выносил зачитывания списка, особенно когда приближались инициалы Джерри Рено. Как и остальные, он, наконец, понял, что Джерри выполнял задание «Виджилса», и что поэтому, день ото дня он отказывался брать для продажи шоколад, и поэтому он не хотел говорить об этом с Губером. Теперь, Джерри мог снова стать таким, как и все. Футбол у него не клеился. «Какого черта тебе не хватает, Рено?» - спрашивал, отплевываясь, тренер за день до того. - «Ты хочешь играть или нет?» И Джерри отвечал: «Я играю с мячом». И всем был ясен двойной смысл этого ответа, выражающий то, что фактически и так все уже знали. Он и Губер лишь раз перекинулись о задании, и, реально, это не явилось разговором. За день до того, после тренировки, Губер прошептал: «Когда конец задания?», и Джерри ответил: «Завтра я беру шоколад».
- Хартнет?
- Одна.
- Могло быть и лучше, Хартнет, - сказал Лайн, и в его голосе не было ни злобы, ни разочарования. За день до того Лайн оживился, и его настроение передалось всему классу. Всякий раз он диктовал атмосферу в классе. Когда Брат Лайн был счастлив – счастливы были все и каждый, но когда он входил в помещение с пониженным тонусом, то тут же это передавалось всему классу.
- Джонсон?
- Пять.
- Хорошо, хорошо.
Килелиа… ЛеБланк… Маллоран… список продолжался, голоса выстреливали, и Лайн заносил результаты распродажи напротив каждого имени. Имена и ответы звучали почти как песня, как мелодия класса, хор, выстроенные голоса. Так Брат Лайн подобрался к фамилии «Перминтьер». И тут же в воздухе повисло напряжение. Перминтьер назвал какую-то цифру, но это уже не имело никакого значения, потому что следующим был Рено.
- Три.
- Правильно, - ответил Брат Лайн, делая пометку напротив фамилии Перминтьера. Подняв глаза, он назвал:
- Рено.
Пауза, переполненная проклятьем.
- Ни одной.
Губеру показалось, что у него вместо глаз объектив телекамеры, направленный на заполняемый Лайном список. Он обернулся в сторону Джерри и увидел его белое лицо, полуоткрытый рот и руки, свисающие по сторонам. И когда он повернулся обратно, то увидел Брата Лайна с лицом, перекошенным от шока, со ртом, принявшим форму овала изумления. Это выглядело так, словно Джерри и Лайн были представителями двух враждующих антимиров.
Наконец Брат Лайн опустил глаза.
- Рено, - его голос был словно ударом бича.
- Нет. Я не собираюсь продавать шоколад.
Города рушились. Земля раскалывалась на части. Планеты вращались. Звезды падали. И величественная тишина царила в космосе.
18.
- Почему ты это сделал?
- Не знаю.
- Ты сошел с ума?
- Наверное.
- Это же сумасбродство – поступать так.
- Я знаю, знаю.
- Как это «Нет» у тебя вырывается изо рта – как?
- Не знаю.
Допрос был с пристрастием, разве только одновременно, в одном лице он был и следователем, и подозреваемым, или же хулиганом и копом [8], а, может быть, заключенным и тюремщиком, безжалостным лучом прожектора и преследуемым в ослепительном пятне яркого света. Все летело кувырком перед его глазами, уставившимися в белый потолок. Он ворочался в постели, одеяло плясало вокруг него, словно мешок, которым его душили.
Он укрылся этим одеялом, и, внезапно, пространство под ним наполнилось ужасом клаустрофобии, бытия похороненного заживо – смерть в награду. Перевернувшись снова, он запутался в одеяле. Подушка слетела с постели, ударившись о пол вялым хлопком, словно маленькое тело, сброшенное с небоскреба. Он думал о когда-то лежащей в гробу матери. Никто не знал, когда наступила смерть. В тот момент он читал журнальную статью о пересадке сердца. Даже врачи не смогли с точностью установить момент смерти. «Слушай», - сказал он себе. - «Никто не может спрятаться от черных дней жизни, как и в древние времена, когда тела усопших бальзамировались, обрабатывались жидкостью и материей. А теперь в кровь вводят специальные химические составы, чтобы хоть немного удлинить жизнь и отодвинуть смерть. Но она неизбежна, она все равно за каким-нибудь углом будет тебя ждать». Но можно всего лишь предположить, что какая-нибудь маленькая закорючка в мозгу все время будет напоминать о былом – о том, что когда-то было отпечатано в сознании. Его мать в какой-нибудь день напомнит ему о себе.
Он в ярости схватился за постель, сбросив одеяло. Его тело было мокрым, окропленным потом. Он сидел на краю кровати и дрожал, когда ноги касались пола, и холодный поцелуй линолеума вернул его в реальность. Призрак удушья исчез. В потемках он подошел к окну, и отодвинул форточку. Ветер ворвался в комнату. Опавшие октябрьские листья трепыхались на земле, словно обреченные изувеченные птицы.
«Почему ты это сделал?»
«Не знаю».
Это напоминает побитый рекорд.
«Это потому что Брат Лайн всегда так обращается с людьми. Он обязательно издевается над кем- нибудь, например, над Бейли. Он мучил и пытался сделать из него дурака перед всем честным народом?»
«Более чем».
«Чем что?»
Он раздвинул занавески и осмотрел спальню, щурясь в полумраке. Потом заново застелил постель, содрогнувшись от полуночной прохлады, ворвавшейся в комнату, и вслушался в ночные звуки. Отец храпел
