в соседней комнате. Машина пролетела по улице. Он любил находиться где-нибудь на мостовой, куда- нибудь идти, неважно куда.
«Я не буду продавать шоколад».
Боже.
Он не собирался что-либо такое предпринимать и был бы рад завершить все это жуткое задание, чтобы снова вернуться в русло нормальной жизни. Каждое утро он боялся зачитывания списка и неизбежности столкновения с взглядом Брата Лайна, очередного «Нет» и последующей реакции Лайна, который, как и любой другой учитель старался относиться к восстанию Джерри, словно как к чему-то не особо важному, демонстративно претендуя в своих чувствах на безразличие, что выглядело нелепо и фальшиво. Это было забавно и страшно в одно и тоже время наблюдать за тем, как Лайн зачитывает список и собирается назвать его имя, и когда, наконец, его имя повисает в воздухе. Тогда вызывающее «Нет»гильотиной срывается на слабую шею надежды… Учитель мог бы что-нибудь предпринять, чтобы все выглядело гладко, и даже было бы незаметно для глаз… Глаза выдавали его. Лицо всегда было под контролем, но в глазах всегда читалась его уязвимость, дающая Джерри промелькнуть в ад, кипящий в этом учителе. Эти мокрые глаза, белые орбиты и разжиженная синева зрачков. В них отражалось все, что происходило в классе и, одновременно с тем, что происходило в душе у Брата Лайна. Затем Джерри изучил секрет блеска его глаз. Он стал наблюдательным, следил за его глазами, стал прочитывать любую, даже самую тонкую перемену в его взгляде. И в какой-то момент Джерри просто уставал от всего. Он уставал наблюдать за учителем, уставал противостоять его воле, что было нереально, потому что у Джерри не было выбора. Жестокость истощала его так же, как и это задание. Он осознал это через несколько дней. Оно было мучительным, даже хотя Арчи Костелло настаивал на том, что это только на время, что все поймут это позже. И он, наконец, дождался конца этого невыносимого задания, и энергия затишья в незримой битве должна была повиснуть между ним и Братом Лайном. Он хотел снова приобрести нормальную жизнь. Ему нужен был футбол и даже заданное на дом, без ежедневной ноши, камнем влекущей его вниз. На него давила изоляция от одноклассников, отрезанных секретом, который силился носить внутри себя, и испытывал искушение раз или другой поделиться об этом с Губером. И однажды он почти уже это сделал, когда Губер пытался завязать с ним разговор. Но вместо этого Джерри попросил его не общаться с ним две недели, и носил это в себе, секрет ото всех и каждого, с чем и жил. Один раз он столкнулся с Братом Лайном в коридоре во второй половине дня, после футбольной тренировки. В его глазах просто горела ненависть, и это было больше чем ненависть: что-то нездоровое – грязь и мрак. И Джерри словно уходил от разговора, от раскрытия души, и утешал себя: «Когда я возьму шоколад, Брат Лайн поймет, что я всего лишь исполнял задание «Виджилса», после чего все будет гладко и хорошо».
Тогда зачем он ответил «Нет»этим утром? Он хотел закончить это тяжелое испытание, но это страшное «Нет» выскочило изо рта.
Он лежал в постели без движения, пытаясь уснуть. Слушая отцовский храп, он подумал о том, как его отец всю свою жизнь только то и делал, что спал. Он спал даже, когда вставал и как лунатик ходил по комнате, и при этом еще что-то делал. «А что обо мне? И что это был за парень на площади Коммон, с которым я разговаривал в тот день. Его подбородок покоился на крыше «Фольксвагена». Он выглядел, как какой-нибудь гротескный Джон-Баптист?
«Ты многое упускаешь в этом мире…»
Он повернулся к стенке, освободившись от сомнений и вызывая в сознании образ той девочки, которую как-то видел в центре города. Сиреневый свитер плотно облегал весь рельеф ее красивого тела. Учебники, взятые в охапку, еще сильней подчеркивали форму ее груди. «Если бы только моя рука могла быть теми книгами», - подумал он с тоской. Теперь рука шарила между ног, а его мозг сконцентрировался на образе этой девочки. Он делал это впервые в жизни, и это было нехорошо, неприлично.
19.
На утро состояние Джерри чем-то напоминало жуткое алкогольное похмелье. Глаза горели огнем, требуя сна. Желудок, чувствительный к малейшему движению, реагировал на любые неровности дороги, по которой ехал автобус. Что напомнило ему дорогу на пляж, что было очень давно, когда он был еще ребенком, и его иногда укачивало в машине, и отец был вынужден остановить ее на обочине, потому что в это время Джерри могло стошнить, или же нужно было подождать, пока буря у него в животе не утихнет. Вдобавок к его утренним ужасам была возможная контрольная по географии. Прошлым вечером ничего не выучил. Так обернулось, что он поздно пришел домой и вместо того, чтобы подготовиться, долго переваривал в голове все, что накопилось о распродаже шоколада и о происходящем в классе у Лайна. А теперь расплачивался за недосыпание и за неготовность к контрольной: он пытался читать пропущенный материал по географии в грохочущем трясущемся автобусе. Утренний свет слепил, отражаясь от белых страниц.
Кто-то дремал на сидении рядом с ним.
- Эй, Рено, держись!
Джерри оглянулся и «зеленые зайчики» запрыгали у него в глазах, когда он оторвал их от страниц учебника, чтобы заглянуть в лицо тому, кто с ним говорил. Откуда-то он был с ним знаком. Может быть, где-то видел, когда учился в младших классах. Он закуривал сигарету. Как и все курящие, этот парень наверное, злился на табличку «Не курить». Он закачал головой: «Ну ты действительно даешь! Показать зад Лайну, этому выродку! Прекрасно!» - и выпустил дым. В глазах у Джерри защипало.
- Ой! - воскликнул он, чувствуя себя глупо. И удивился: забавно, ведь все это время он думал об этой ситуации, как о личной борьбе с Братом Лайном, словно на планете были лишь они вдвоем. Теперь понял, что все давно уже вышло за пределы их личного пространства.
- Меня тошнит от продажи этого проклятого шоколада, - сказал этот парень. У него на плечах вместо головы был огромный, полный прыщей чемодан, а лицо напоминало карту рельефа местности, пальцы были желтыми от никотина. - В «Тринити» я проучился два года и переехал из Верхнего Монумента, когда еще был новичком, и, Христос, я устал от всех этих распродаж, - он попытался выпускать дым колечками, но у него ничего не получалось. Плохо то, что дым летел в лицо Джерри и щипал глаза. - Если не шоколад, то рождественские открытки, если не открытки, то мыло, не мыло, так календари. Но ты знаешь, что?
- Что? - спросил Джерри, отрываясь от своей невыученной географии.
- Мне и в голову не приходило сказать «нет» в отличие от тебя.
- Я получил несколько уроков, - сказал Джерри, на самом деле не зная, что и сказать.
- Парень, знаешь, ты крут, - восхитился «Чемодан прыщей».
Джерри покраснел от удовольствия и от презрения к себе. Кому не приятно, когда им восхищаются? И почувствовал вину, зная, что это были ложные претензии на все восхищения этого парня, и что он, ко всему, никогда не был крут. Голова болела, желудок угрожающе дергался, и опять предстояла встреча с Братом Лайном с утренним зачитыванием списка. И так было каждое утро.
Около школьного входа его ждал Губер. Он стоял напряженно и встревожено среди всех, ожидающих начало занятий – словно заключенных, не спешащих приступить к работе, до последнего момента не выпускающих изо ртов сигарет. Они это сделают, только когда прозвенит звонок. Губер отвел Джерри в сторону. Тот виновато последовал за ним, понимая, что Губер не являлся веселым счастливчиком, и знал, когда начнется урок. Что случилось? Он не знал, как выпутаться из собственных забот, чтобы еще заботиться и о Губере.
- Боже, Джерри, для чего ты это делаешь? - спросил Губер, когда они отделились от толпы курящих.
- Делаю что?
Но он знал, что имел в виду Губер.
- Шоколад.
- Я не знаю, Губ, - сказал Джерри. У Губера это не выглядело фальшивым восторгом, как у того парня из автобуса. - Это правда, я не знаю.
