помчалась вперед.
Тридцатьчетверку бросало из стороны в сторону, как баркас в бушующем море. Того и гляди перевернется. Ахмет вцепился в скобы, Сулико подскакивает, как мячик, но бережно держит рацию, боится, как бы не стукнуть ее о броню. Сам ударишься — заживет, а рации — каюк. Танкисты горланят песню:
Веселый народ — дерут горло в самых неподходящих условиях! Да и как не петь? Ведь победа!
— Ты что делаешь, разбойник? — хочет остепенить механика-водителя Шилобреев. — Если зашибешь до смерти, я тебя, паразита, и под землей найду.
— Коли зашибу, не найдешь! — шутит в ответ механик-водитель.
— Ахмет, пиши завещание на сапоги! — кричит, подпрыгивая, Терехин.
— Без завещания хорош, — огрызается ефрейтор.
— Не поймешь, что творится, — заныл Терехин. — То победа, то обратно страшнее войны…
— Темный ты человек, Саня, и совсем позабыл пограничную службу, — упрекнул его Ермаков.
Терехин вопросительно посмотрел на командира:
— Почему позабыл?
— Очень просто. Задержал ты, к примеру, на границе матерого диверсанта. Стоит он перед тобой, руки поднял. Что ты будешь с ним делать? Отпустишь домой? А сам подашься на заставу чай пить? Так, что ли?
— Еще чего! — хмыкнул Санька, качнув головой.
— Так у тебя получается. Японец руки поднял, а ты от него в Ольховку норовишь махнуть. Разоружить его надо.
— Жениться торопится, — смеется Ахмет.
Километров пять тащились по раскисшей трясине, потом начался подъем. На крутом склоне тридцатьчетверка сильно накренилась, и Терехин слетел с брони. За ним свалился Сулико, сильно стукнув рацию о камень. Спустившись вниз, выбрались наконец на проселочную дорогу, на душе стало веселее. Правда, дорога эта была не из лучших — вся размыта дождевой водой. Но все-таки это была дорога.
— Давай веселей! — крикнул Ермаков.
— Терехин, выше нос! — подтолкнул дружка Ахмет.
— Ты брось командовать, — огрызнулся Санька, — сам-то что скукожился?
Дождь все хлестал не переставая, ветер стих, тучи замедлили свой бег. Это был верный признак — лить будет долго. Вода на дороге кипела и пузырилась, из-под гусениц летели ошметки бурой грязи. Впереди показалась деревушка, такая же серая, как это низкое небо и залитая дождем земля. В ней было всего несколько глиняных фанз. Они стояли понуро, как прошлогодние копны почерневшего сена. Ермаков остановил тридцатьчетверку, послал Ахмета с Терехиным в ближайшую фанзу разведать, были ли в деревне японцы. Разведчики вернулись минут через пять, доложили: японский отряд проследовал через деревню сегодня утром и ушел на Юхань. Картина ясна: надо спешить.
К Юхани разведчики подъезжали под вечер. Начинало уже темнеть, но городские огни еще не горели. Под низкими тучами едва виднелись проступающие в дождевой сетке городские постройки. Ермаков спешил: ему хотелось до наступления темноты разоружить японскую часть, чтобы спокойнее было на душе.
— Прибавить газу! — приказал он водителю.
Тридцатьчетверка врезалась в узкую улочку. По обеим сторонам стояли фанзы, такие же низкие и серые, как в той деревушке. Ближе к центру все чаще попадались дома русского типа — с белыми наличниками и тесовыми крышами. За частоколом палисадников виднелись кусты калины, кое-где белели березки и кучерявились клены.
Тридцатьчетверка выкатилась на площадь, опоясанную невысокими домами с шиферными крышами. В центре площади торчали дощатые ларьки, тянулись длинные столы, крытые навесами. Это были, видимо, торговые ряды. Площадь пуста, даже не у кого спросить, где расположена японская часть. Танк подвернул к длинному кирпичному магазину с потемневшей вывеской «Чурин и К°». Написано по-русски, — значит, здесь должны быть русские люди. Вот в воротах мелькнула сгорбленная фигура в соломенной шляпе. Механик-водитель притормозил. Ермаков кивнул Ахмету. Тот, соскочив на ходу с машины, побежал к воротам. Но человек, пугливо оглянувшись, быстро скрылся. Ахмет вернулся ни с чем.
— Ну что, побеседовал? — позлорадствовал Терехин. — За японца он принял тебя, недоростка.
— Ладно тебе, — отмахнулся Ахмет.
У соседних ворот Терехин увидел русского мальчишку лет семи, в старом картузе и короткой синей рубашонке.
— Эй, малец, где тут японцы? — спросил его.
— Все японцы удрали в Японию! Они русских испугались! — радостно прокричал мальчишка.
Услышав такой ответ, Ермаков спрыгнул с машины, подошел к парнишке. Неужели не врет?
— Как же они посмели бежать без нашего разрешения? — строго спросил он, как будто повинен был в побеге японцев этот щербатый хлопец.
— Они ишо утром дали стрекача! — захохотал мальчишка, ощерив широкий беззубый рот.
— Вот это, номер! — удивился Ермаков, вопросительно глянув на спрыгнувшего с машины Шилобреева.
— Это дело надо проверить, — рассудил Филипп. — Пацан может пузырей напускать.
— Ей-богу, дяденька, — обиженно протянул мальчишка, — я сам видел. Провалиться мне на этом месте, если вру.
Ермаков подошел к Звягину, негромко спросил:
— Сколько у тебя горючего?
— Горючее на исходе, — озабоченно ответил тот.
Ермаков глухо крякнул, повернулся к Ахмету, распорядился:
— Ефрейтор Ахметзянов и рядовой Терехин! Возьмите этого добровольного «языка» и проверьте его разведданные. Обшарить все как следует и незамедлительно доложить. Старшим назначаю ефрейтора Ахметзянова. Попутно понюхайте, не пахнет ли где горючим.
— Есть, обшарить все как следует, — козырнул Ахмет и скомандовал: — Рядовой Терехин, выходи строиться!
— Что горло дерешь? — огрызнулся Санька.
— Отставить разговорчики! — осадил его Ахмет. Босоногий мальчишка засуетился вокруг разведчиков.
— Пойдемте к японским казармам, сами увидите, — затараторил он, показывая пальцем куда-то на восток.
Разведчики отправились за ним.
Ермаков спросил командира танка Звягина:
— Ты можешь дотянуть хоть вон до того особняка? — и показал рукой на кирпичный дом, окруженный высокими ярко-зелеными деревьями. Дом выходил окнами на площадь. С боков к нему подступали каменные, крытые черепицей сараи, видимо купеческие склады. У дома чернели высокие железные ворота.
— Туда дотянем, — ответил водитель, кивнув на прибор. — Должны дочихать, если с песней.
Машина потихоньку дотянула до железных ворот. Ермаков приказал Сулико связаться с бригадой, а сам в сопровождении Шилобреева поднялся на высокое крыльцо купеческого дома. Шагая по длинному коридору, освещенному матовыми плафонами, Ермаков прикидывал, что же ему делать, если японцы в самом деле ушли из города. Как их догнать, если в баке осталось горючего только на чиханье? Может, натрепался мальчишка? Что с него возьмешь?
Они вошли в просторную приемную с высоким лепным потолком. Посредине стоял круглый стол, накрытый зеленой скатертью с длинными кистями. На окнах свисали до самого пола такие же зеленые
