опрокидывая и разметая в стороны все, что попадалось на пути: горящие ящики, сложенные бревна, груды шифера. Клокотал надсадно пулемет. Из люка вылетали гранаты и рвались, едва успев упасть на землю.
— А-а, не нравится! — торжествовал Ермаков и дивился, на чем же едет эта обезумевшая от ярости машина. Раз надо, значит, надо!
Тридцатьчетверка, пронизывая горящими фарами ночную темень, обогнула склад и, сметая на пути сложенный штабелями тес, повернула обратно в сторону складских дверей.
— Ну давай! Давай! — орал Терехин, моля в душе, чтобы тридцатьчетверке хватило горючего вернуться на свое место.
Но Санькина мольба не дошла, видно, до всевышнего. Чудес на земле не бывает. Танк врезался в высокую пирамиду теса, чихнул и заглох. Потом раздался гранатный взрыв, вспыхнули доски, и красно- желтое пламя охватило тридцатьчетверку.
— Подбили, гады! — с досадой сплюнул Ермаков.
Над верхним люком показалось что-то темное, хлопнул выстрел, потом второй, третий. И темное рухнуло на землю. От танка донесся хриплый голос.
Пламя от горящих досок осветило желтым трепетным светом все пространство между складом и купеческим особняком. После яркой вспышки оно начало было затухать, но потом снова стало набирать прежнюю силу. Ермаков беспомощно смотрел на его иссиня-красные языки.
— Танкистов надо выручать! — затревожился Терехин и, взглянув на молчавшего командира, пополз к танку.
Послать солдата на верную гибель Ермаков не решился бы, но и удерживать не стал. Трудно было решить в эту минуту, что верно, что неверно. Возможно, надо было подождать, пока угаснет пламя и станет потемнее, а может быть, надо ползти немедля, чтобы спасти товарищей. Где тут разберешь?
— Куда его понесло? Санька! — возмутился Ахмет и пополз вслед за Терехиным.
В ружейной трескотне Терехин не слышал этого окрика. Он весь был там, у подожженного танка. Сначала ползти было очень трудно: горели доски, освещая все пространство около склада. Но потом красное пламя застлало черным дымом, и стало темно. Прошмыгнув около сложенных листов шифера, Терехин подполз к танку и сразу натолкнулся на лежавшего около гусеницы человека. Это был убитый танкист. Кто именно, разобрать в темноте было невозможно.
Терехин огляделся, негромко спросил:
— Есть кто живой?
Из-под танка донесся слабый голос Бушуева.
— Как вы тут? — спросил Терехин.
— Ребята погибли, — сокрушенно ответил командир танка.
— Ах ты горе горькое! — простонал Терехин и, вытащив из-под машины командира танка, начал перевязывать ему окровавленную шею.
Ему на помощь спешил Ахмет. Полз для безопасности не прямо, а окольным путем — через пожарище, где курились недогоревшие головешки, тлела сырая солома. Задыхаясь от едкого дыма, Ахмет нещадно ругал Терехина, — ругал за то, что один пошел на такое опасное дело. Ведь запросто наскочит на японскую пулю. А допустить этого никак нельзя: Терехин дважды спасал его от верной смерти. Разве можно забыть такое?
Ахмет подполз к горящему танку в тот самый момент, когда там началась непонятная свалка. Кто-то выскочил из огня, бросился к машине. Потом промелькнули еще двое. Крик, стон.
— Бей их! — гаркнул для острастки Ахмет, дал две короткие очереди из автомата и кинулся к танку.
У гусеницы лежали убитый Бушуев и раненый Терехин. Ахмет схватил Саньку за ремень и пополз к складу. Терехин стонал от сильной боли, просил бросить его, предчувствуя близкий конец.
— Спасайся сам, уходи поскорей… — хрипел он.
— Прекрати! Расхлябанный боец… — негодовал мокрый от пота Ахмет, продолжая тащить товарища по горячей золе и по чадящим обломкам.
Из широких дверей склада валил черный клубящийся дым. В густом облаке Ахмет увидел командира взвода. Он выбрасывал горящий тюк материи. О двери стукнулась граната. Грянул взрыв. В черное небо взметнулись горящие доски, листы железа, куски обгорелых обоев. Взводный упал у горящего ящика, исчез в клубах дыма. Ахмет торопливо пополз к нему. Но его опередил выскочивший из дверей Шилобреев — схватил Ермакова под мышки, потащил к дверям.
В складе — не продохнешь. Дымились рулоны ситца, чадили свертки сукна.
— Что с танкистами? — тревожно спросил Филипп, держа на руках Ермакова.
— Все погибли, — ответил Ахмет. — Санька без сознания.
— За мной! — приказал Филипп и понес Ермакова в дальний угол склада. Там рыдала, перепуганная огнем и взрывами, Евлалия.
— Перевяжи! — коротко распорядился он, а сам опрометью бросился к выходу.
У выхода во всю ширь полыхало багровое пламя — горела воздвигнутая здесь баррикада. Шилобреев, выхватив гранату, с яростью бросил ее в пылающий дверной проем. Потом бросил вторую, третью.
— Не возьмете гады! — неистово орал он. — Не на тех напали!
Приближалась трагическая развязка.
XIV
Епифан Парамонович метался по двору как затравленный зверь. Пробежал к амбарам, потом бросился к керосиновой лавке, потом к калитке и повис на ней, ломая со зла доски и штакетник. Его грудь распирала досада, которую он не мог унять никакими молитвами и увещеваниями. В дом нежданно-негаданно явился единственный сын — наследник, тот самый сын, что грезился ему по ночам. И вот судьба-злодейка разбросала их в разные стороны. А виной всему он, отец. Ведь не кто иной, как именно он бегал сегодня утром в горы в японский отряд с запиской от Никодима Аркадьевича, в которой управляющий звал заморских дьяволов на выручку.
Епифан Парамонович не знал, что ему делать. Заскочил в дом. В доме было пусто: негодница Евлалия, видно, тоже убежала к брату. Погибнут оба, и останется он один, как старый карагач у дороги. И все из-за своей дурости. Зачем ему вздумалось говорить Ивану о японцах? Надо было просто уговорить его остаться ночевать. На колени перед ним пасть.
Нет, не с того конца он подвернул к своему сыну — хотел напугать его японцами. Кого вздумал пугать? Ермаковскую породу!
Епифан Парамонович подошел к дверям, прислушался. По железной крыше барабанил дождь. С Большого Хингана доносились едва слышные громовые раскаты. Он взглянул на черные напольные часы, подумал: «А может быть, не придут в город японцы? Побоятся?» Правда, управляющий заверил их в записке, что большевиков в городе не больше десятка. Но ведь за ними идет целая армия. Она может нагрянуть в город в любую минуту. Зачем же рисковать самураям?
Старик взял спички и потянулся к божнице, чтобы зажечь лампадку, но не успел: зазвенели стекла, вздрогнула лампадка, тишину распорол потрясающий залп. Епифан Парамонович грохнулся на пол. Значит, пришли японцы, пришли и, может быть, первой же пулей погубили его родного сына, покалечили дочь! Что же он наделал! Что натворил по своей дурости!
После первого, самого сильного огневого налета стало потише. Выделялись отдельные выстрелы, рокотали короткие пулеметные очереди. Епифан Парамонович выбежал на крыльцо, подбежал к забору и со страхом посмотрел сквозь мокрые деревья на купеческий особняк.
Бой постепенно перемещался к складу. Значит, не выдержало Иваново войско, отходит в глубь двора, к складу. Но там долго не продержаться. Значит, подходит конец. Глядя на огневые вспышки и прислушиваясь к ружейным выстрелам и пулеметной трескотне, Епифан Парамонович до боли в висках думал, как же ему вызволить своих детей из кромешного ада, куда они попали по его вине. Вначале хотел
