сию же минуту лезть на каменную стену ограды и утащить их силой домой. Потом надумал бежать к японскому майору, которому передавал записку, и слезно молить о пощаде. Но что он ни придумывал, все выходило глупо, бестолково.
Над каменной оградой взвился огненный змей, потом вдруг вспыхнуло высокое оранжевое пламя. «Загорелся склад», — подумал Епифан Парамонович, понимая, что подходит самое страшное. Чего не сделала пуля или граната, довершит огонь. Теперь ему не видать ни сына, ни дочери. Горе сдавило горло, из глаз потекли слезы.
И вдруг в эту скорбную минуту его осенила внезапная мысль. Он вспомнил, что под чуринским складом проходит подземный ход, который был прорыт на случай нападения хунхузов. Ход этот идет из купеческого особняка к церквушке. А ключ от него постоянно хранится у Никодима Аркадьевича.
«Скорее к управляющему!» — приказал он самому себе и кинулся от забора к дому. На секунду в голове возникло тревожное сомнение: «А вдруг заерепенится, не даст?» Забежал в завозню, прихватил топор.
— Если хорошо попросить, отдаст, — прошептал он.
Задыхаясь, он подбежал к флигелю, настойчиво постучал в дверь. Никодим Аркадьевич с минуту молчал, потом настороженно спросил:
— Кого нелегкая носит?
— Это я, я, — отозвался Епифан Парамонович.
— Чего по ночам шляешься, в такой недобрый час?
— Дело есть. Открой, ради бога.
Никодим Аркадьевич открыл дверь, торопливо провел гостя в комнату. Увидев топор, насмешливо сказал:
— Ходишь, как разбойник с большой дороги.
— Да как тут без оружия: кругом грабеж и погибель! Ты погляди — все пропало, все огнем взялось.
— Пущай горит! — со злостью прошипел управляющий. — Зато и они сгорят.
— Добро жалко, — простонал дрожащим голосом Епифан Парамонович и, не желая пока раскрывать своих намерений, взмолился: — Дай ключ от тайного хода, хоть что-нибудь спасу. Для вас же…
Никодим Аркадьевич запахнул длинный полосатый халат, сверкнул стеклышками пенсне.
— Не годится, Епифан, твоя задумка. Прознают антихристы про наш тайный ход, уползут от господней кары, как мыши. Нет уж, пускай горят вместе с добром!
Епифану Парамоновичу ничего больше не оставалось делать, как идти на последний, крайний шаг.
— Никодим Аркадьевич, нельзя им гореть! — с болью в голосе проскрипел старик и, выпучив глаза, с выдохом докончил. — Сын мой там горит! Родной сын!
— Какой сын? — удивился управляющий.
— Ихний красный командир — это же мой Ванька! Нежданно-негаданно заявился, — прохрипел Епифан Парамонович и, обронив топор, бухнулся управляющему в ноги. — Спаситель ты мой! Пожалей меня, не губи сына. И Евлалия к нему убежала. Обоих спасать надобно! Век буду тебя помнить…
— Вот оно что! Значит, большевиков плодишь! — взвизгнул от злости Никодим Аркадьевич. — Так не будет им спасения! Пусть горит в огне и твое проклятое семя!
— Ты что? — оторопело спросил старик. — Жечь моих детей вздумал? Сына мово погубить хочешь? — И, схватив топор, крикнул: — А ну давай ключи, не то я дух из тебя вышибу!
— Спасать грабителей? — затрясся, багровея, управляющий. — Вон отсюда, разбойник!
— Ах ты, душегуб проклятый! — озлился Енифан Парамонович и кинулся на управляющего.
Первым ударом он сшиб его с ног, вторым прикончил насмерть. Потом кинулся к шкафу, где хранились ключи. Большой ключ с вензелем и фигурным кольцом разыскал сразу, сграбастал, как величайшую драгоценность, и бросился к выходу. Чтобы сократить путь, к церкви бежал напрямик, через колючие кусты и глубокие лужи. Два раза упал, налетев на бревно и сложенные кирпичи. Не переводя дыхания, открыл церковные двери, проник в звонницу и, чиркнув спичкой, нащупал в углу нужную половицу. Под ней люк в тайный ход. Старик согнулся и на карачках пополз в нору.
Сначала под землей было тихо. Но чем дальше он полз, тем слышнее становились выстрелы и крики. Наконец он подполз под склад. В темноте нащупал выходной люк. Над головой гудели голоса, ухали выстрелы. Кто-то яростно ругался, кто-то стонал. Сверху что-то падало, с гулом стукаясь о пол. Епифан Парамонович чиркнул спичкой и, увидев в напольной крышке узкую замочную скважину, сунул в нее ключ, приподнял крышку. На него пахнуло едким горячим смрадом — жженой чумизой и винными парами. Высунувшись из люка, увидел над собой дощатую полку стеллажа, а прислушавшись, уловил рыдание дочери.
— Евлалия! — тихонько позвал он.
— Папаня? — испуганно отозвалась та и заглянула под стеллаж. — Ты откуда?
— Где Ванюшка? — нетерпеливо спросил отец.
— Вот он лежит, контузило его, — сквозь плач ответила Ляля.
Епифан Парамонович проворно подполз к сыну, ощупал его.
— Живой?
— Живой, — неуверенно ответила Ляля.
— А коль живой, бери его за ноги. — И шепнул в самое ухо: — Нора тут есть тайная… Унесем его домой.
Отец схватил сына под мышки и, задыхаясь в дыму, потащил под стеллаж. Уже в норе сердито засипел:
— Евлалия! Где тебя там черти придавили?
Не дождавшись ответа, потащил сына один.
Ляля догнала отца на половине пути. Они вдвоем вытащили Ивана на маскхалате из церкви и, озираясь по сторонам, понесли домой. Глянув на пылавший склад, Епифан Парамонович довольно прошептал:
— Пущай теперь горят синим огнем… Только бы наш выжил.
Ивана внесли в дом, положили на диван.
— Доктора бы ему, — сказала Ляля.
— Рассветет — приведем и доктора. Господи, твоя воля — только бы выжил! — взмолился Епифан Парамонович и, широко перекрестившись, выбежал из дома.
За окном клокотала в бочке сбегавшая с крыши вода, изредка доносились глухие выстрелы. Евлалия присела у дивана, тревожно поглядела на брата. Иван лежал неподвижно, плотно закрыв глаза и туго сжав губы. Слабый свет от ночника едва освещал его бледное лицо и белую повязку на лбу, наполовину прикрытую взъерошенным чубом. Темная тень от чуба косо падала на левую щеку, уходила к переносице и виску. Глядя на искаженное светотенями лицо Ивана, Евлалия подумала о том, как странно иногда получается в жизни. Она прочила этого разбитного чубатого парня себе в женихи, а он оказался братом. Чего только не случается на белом свете!
Иван очнулся часа через два. Открыл глаза и никак не мог понять, где он находится. Рядом стоял пузатый торшер с разрисованным цветным абажуром, на котором было изображено морское дно с золотыми и серебристыми рыбками. В простенке висела огромная картина — морской бой. Внизу — жирные иероглифы, напоминающие раковые клешни. И подумалось Ивану, что лежит он на морском дне и ждет, когда стихнут бушующие над Хинганом грозовые раскаты.
— Где я? — спросил он слабым голосом.
— Ты у нас, дорогой. Мы тебя с папашей принесли домой, — поспешила успокоить его Ляля.
— А р-ребята где? — затревожился он, пытаясь подняться.
— О ребятах не беспокойся. Я им показала тайный ход, и они тоже выберутся. Обязательно выберутся!
— П-пошли… к ним! — потребовал Иван.
Он резко поднялся с дивана, хотел встать на ноги, но не сумел и свалился на постель, ткнувшись головой в подушку.
