— Нет, было, — возразила Славка. — Вторая хворостина. Потому что одной, для некоторых дураков мало…
— Хватит тебе… — вполголоса велел ей Слон.
Теперь уже все кружком сидели над крохотной девочкой (и Славка присела). В глиняной танцовщице ощущаюсь движение и… слегка лукавая загадка: как по-вашему, кто я?
— Наверно, красивая была, когда… неразбитая, — шёпотом сказал Пиксель, который любил всё красивое. — Когда с головой…
— Она и сейчас красивая, — заступился Марко за девочку. — В Париже, в одном музее, стоит мраморная богиня победы, Ника Самофракийская. У неё совсем нет головы, а всё равно все любуются. Потому что в ней это… порыв. Даже складки на платье будто шевелятся от ветра…
— А у Венеры Милосской в том же музее, в Лувре, рук нет, — напомнил Слон. — А всё равно считается, что шедевр мировой красоты… Потому что у человека есть воображение… чтобы добавить недостающее.
Матвейка Кудряш поскрёб голову и огорчился:
— У меня его нету… воображения. Не могу представить, какое было у неё лицо…
Марко опять, как на берегу, представил лицо Юнки Коринец. И снова застеснялся сам себя. Пробурчал:
— Красивое было. В древности все лица на скульптурах были красивые…
— Интересно, она от снаряда разбилась или в давние времена? — спросил Пиксель.
— Конечно, в давние, — сказал Марко. — Снарядом только отодвинуло пласт. А она лежала там давно, будто в упаковке. Там в пыли даже отпечаток остался. Можно слазить, посмотреть…
— Я вот вам слажу, — увесисто пообещал Слон. — Кто сунется, тому во! — Кулак у Слона был убедительный.
— А чего! — вдруг возмутилась Славка. — Не командуй, каждый имеет право…
— А «Полковник» имеет право снова шарахнуть по берегу. Мало тебе?
— Это они по мне шарахнули! — весело сообщил Марко. — Я когда пробирался там, плюнул в их сторону. А они ка-ак дали! И просигналили, что это в ответ…
— Врать-то — не брюхо «абажурке» лизать, — заметил Слон.
— Икира, скажи: я вру? — сейчас Марко уже всерьёз верил, что так и было.
— Марко не врёт, он просто не знает, — сказал Икира.
— А по правде это «копчёные» парни виноваты, — объяснил Слон. — Они там на плоской скале нарисовали початок с ихнего флага. Пятиметровый. И написали ещё: «Приглядись-ка — это пи…»
— Слон! — сказала Славка.
— А я чего? Это они…
Марко не хотел полностью отказываться от заслуг.
— Ну и что? А мой плевок, может, был последней каплей…
— И правда… — вдруг поддержала его Славка. Кажется, первый раз в жизни. Чудеса…
Славка будто позабыла свою колючесть. Она сидела на корточках справа от Марко и, похоже, хотела о чем-то спросить. И спросила шёпотом. Про девочку:
— Ей, наверно, тысяча лет, да?
— А может, и две, — ответил вместо Марко Слон. — Хорошо бы её Пекарю показать. Пек в таких вопросах профессор…
— Давайте покажем! — подскочил любопытный Кудряш.
Слон рассудил:
— Тут уж как Марко решит. Это ведь он девицу откопал…
Марко не возражал. Да, надо показать! Пек — он же, в самом деле, не только журналист, но и археолог. Вдруг раскроет какую-то тайну? Тайна была, Марко чувствовал это всё сильнее.
— Только я схожу домой. Одной плюшкой сыт не будешь…
Дома ему влетело от сестры. Она взялась за Марко прямо на пороге.
— Где тебя носит?! По всему берегу из пушек палят, а ты…
— Не по берегу, а только по мне. И не попали.
— Зато я сейчас попаду… — В руках у Евгении был рисовый веник. — Совести у тебя нет! Мама чуть с ума не сошла… Ну-ка, поворачивайся!
— Спятила, да? Ай… Ну, только не черенок!.. Мама, чего она! Я голодный, а тут вместо обеда дамская агрессия!
— Мало тебе ещё, — сказала мама из кухни с облегчением. — Агрессия… Уху греть или будешь холодную?
ПЕКАРЬ
Встретиться с Пекарем в тот день не удалось. Когда пришли на двор Тарасенковых, дед сказа что квартирант с утра укатил куда-то на тарахтелке. Тарахтелка — это был мопед, который Пекарь прямо здесь, в посёлке, собрал из всякого утиля. Он был мастер на все руки.
Имя у него было Никанор, фамилия — Кротов-Забуданский (так он сам говорил; возможно, дурачился). А прозвище Пекарь получил Никанор за внешность альбиноса. Был он длинный и тощий, как Тиль Уленшпигель (про которого Марко прочитал в столице замечательную книгу) и весь будто посыпанный мукой. Южный загар к нему не приставал. Длинные растрёпанные волосы белые, как у здешних мальчишек, но не от солнца, а «от природы». Соседская, тоскующая по женихам девица Изабелла Пущик сказала про него частушку — она слышала её от бабушки, живущей в северной Вятской губернии.
Целоваться ни к Изабелле, ни к её подружкам Никанор не лез, у него хватало других дел. И. видимо, за это девицы подхватили прозвище, разнесли по Фонарям. И оно приклеилось. Никанор был не против. Тем более, что скоро «Пекарь» сократился до «Пека».
Пек постоянно ходил в широченной, разорванной на плече тельняшке, в обрезанных джинсах с бахромой у колен. В пляжных шлёпанцах. Всегда с неунывающим лицом. Лицо было очень худое, но с разлапистым носом и широким ртом. С бледно-синими глазами в белёсых ресницах. С таким же белёсым пушком на подбородке. Можно было бы подумать: совсем простецкий парень, если бы не его звания доцента, корреспондента и какого-то там «референта».
В Фонари он приехал в конце зимы, с археологической экспедицией, состоявшей сплошь из шведов и англичан. Экспедиция начала что-то копать на берегу Сайского лимана. А когда стали появляться признаки конфликта между Империей и НЮШем, заграничные специалисты быстренько упаковали свои клетчатые портпледы и укатили в Ново-Византийский международный аэропорт. Это случилось как раз в те дни, когда вернулся Марко.
Пек не укатил. Ребятам, с которыми он успел завести дружбу, Пек спел:
