сердце, она уже не раз доказала ему это. Понемногу глаза его стали закрываться, и он задремал. Видя это, Ниночка осторожно села на стоящую неподалеку кушетку. Ей казалось, она могла бы просидеть рядом с ним всю жизнь, оберегая его сон.
Неожиданный телефонный звонок заставил Андрея открыть глаза. Ниночка сняла трубку, и, не скрывая своей досады, ответила:
— Ординаторская! Да… Да. Хорошо.
— Кто там еще? — обреченным голосом спросил Андрей.
Повернувшись к нему, Ниночка со вздохом сказала:
— Андрей Петрович, там к вам пришли. Какая-то женщина.
Андрей, представив себе, что ему придется сейчас выйти из теплой ординаторской в холодный коридор, поморщился. Заметив это, Ниночка снова сняла трубку.
— Андрей Петрович, это, наверно, родственница больного. Я скажу, что вы заняты, спокойно отдыхайте!..
— Нет, это нехорошо. Я пойду, поговорю с ней.
Он резко встал, потянулся всем телом и резко встряхнул руки, прогоняя остатки сна.
Тем временем сумерки за окнами стали совсем серыми. Яркий свет в коридоре не включали. Горели только настенные светильники, отчего все вокруг было в полумраке.
В противоположном конце длинного больничного коридора он заметил идущую к нему женщину. Поверх одежды на ее плечи был наброшен белый халат. Расстояние между ними сокращалось. С каждым шагом Андрей чувствовал что-то очень знакомое в фигуре этой женщины, и это «что-то» вдруг заставило его сердце подпрыгнуть и замереть.
«Нет, это только кажется… Это усталость… Этого просто не может быть…»
…Наташа побежала…
…Ветер усилился, подгоняя и без того быстро бегущие облака.
— Что, дяденька, может, назад пойдем? Холодно…
Александр Иванович и сам не заметил, как, увлекшись красотой острова, они сегодня зашли дальше обычного. Такие ежедневные прогулки уже вошли у них в привычку. Сашка всегда радовался возможности побыть со своим новым товарищем. И Александр Иванович чувствовал, что мальчик нуждается в нем, ему не хватает любви, тепла, простого человеческого участия, словом, всего того, что нужно любому ребенку.
Сегодняшний день выдался на редкость промозглым, и Сашка стал мерзнуть, едва они отошли от поселка. Однако пожаловаться на холод он не решался, так как боялся, что тогда их прогулка вовсе не состоится и ему придется вернуться к тетке, а уж этого ему совсем не хотелось. Поэтому Сашка упорно продолжал идти рядом с Александром Ивановичем, стараясь не показывать вида, что замерз.
Между тем погода совсем испортилась, стало еще холоднее. Сашка уже не чувствовал ног в своих больших, не по размеру ботинках. Намотанный на шею старый платок не спасал мальчика от порывов ледяного ветра.
Александр Иванович, поняв это, быстро снял куртку и стал стаскивать с себя свитер.
— Держи, — сказал он Сашке. — Надевай, а то совсем замерз!
— Что вы, дяденька… — попытался сопротивляться Сашка. — Не надо…
— Надо. Надевай и пошли скорей, я тебя горячим чаем напою.
Они повернули назад и быстрым шагом направились к монастырю. Возвращаться было решено короткой дорогой, так что уже совсем скоро они оказались возле ворот.
В трапезной никого не было. На длинном деревянном столе, за которым обычно сидели монахи, стоял большой самовар. Подойдя к нему, Александр Иванович потрогал рукой круглый латунный бок и довольно улыбнулся — самовар был горячим.
Пока Сашка отогревался чаем, Александр Иванович сходил в соседнее помещение, где стояла огромная печь, и принес оставшиеся от обеда хлеб и сваренную в чугуне кашу.
Тем временем непогода на улице не на шутку разгулялась. Ветер жалобно поскуливал, словно просил впустить его погреться. Но никто его не слушал, и тогда в бессильной злобе он набрасывался на все, что попадалось на пути. Гнулись от его порывов верхушки вековых елей. Привязанные возле берега лодки подскакивали на волнах. На землю сыпалась с неба колючая белая крупа. Наступало время долгой северной зимы…
А в монастырской трапезной было тепло и уютно. От еды и горячего чая Сашку совсем разморило. Глаза его сами собой стали закрываться, и он, склонив голову на плечо сидящего рядом Александра Ивановича, заснул.
Осторожно, стараясь не разбудить ребенка, Александр Иванович перенес его на лавку и заботливо укрыл своей курткой…
…Прошло два месяца.
Подходил к концу Рождественский пост, монастырь готовился встретить светлый праздник Рождества Христова.
Теперь, когда все вокруг до самой весны было спрятано под толстым слоя снега, жизнь монахов была сосредоточена за высокими стенами монастыря. Редко когда можно было встретить кого-нибудь выходящим из высоких монастырских ворот. Шла спокойная, размеренная жизнь за чтением духовных книг, молитвами… Один день незаметно сменялся другим.
Зимой работы было меньше, и Александр Иванович очень обрадовался, когда ему поручили помочь разобрать книги в монастырской библиотеке. Часть из них, находясь в неотапливаемом помещении, отсырела и кое-где пошла плесенью. Эти книги в первую очередь нужно было просушить, некоторые подклеить, а уж потом ставить на полки.
Как-то раз, спеша после службы в библиотеку, Александр Иванович увидел сидящего на скамье в коридоре молодого монаха. В руках у него был кусок картона, и он озабоченно водил по нему карандашом. Заинтересовавшись, Александр Иванович подошел ближе.
— Неправильно, — сказал он, постояв возле несколько минут.
Монах поднял глаза и удивленно посмотрел на Шубина.
— Вот здесь, — начал объяснять тот, — у вас неправильно показана тень. Если свет падает отсюда, то тень должна быть немного смещена влево.
Александр Иванович дал еще несколько советов. Увлекшись, он взял карандаш и стал наглядно показывать то, что он объяснял на словах. Рука его двигалась уверенно, линии получались прямыми и четкими. Монах внимательно следил за всем, что происходило, и если задавал какой-нибудь вопрос, то сразу же получал на него исчерпывающий ответ.
Внезапно Шубин остановился, удивившись самому себе. Но страх перед рисованием, который вот уже столько времени жил у него внутри, куда-то исчез. Видя, что Александр Иванович замолчал, монах решил, что тому больше нечего добавить. Поблагодарив за учение, монах встал, поклонился и, взяв с собой рисунок, ушел. А потрясенный Александр Иванович все еще крепко держал в руке карандаш, не в силах сдвинуться с места…
Во время вечерней службы он горячо молился. Это была совершенно особенная молитва, идущая из самой глубины сердца и вызвавшая поток горячих, очищающих душу слез.
Выйдя из храма во двор, Александр Иванович пошел по протоптанной дорожке прямо к воротам. Ветер обдувал его разгоряченное лицо, трепал полы расстегнутой куртки. Не обращая на это внимания, Александр Иванович быстро шел вперед.
Высоко над ним, в черной пустоте неба светились холодным блеском звезды. Тропинка то шла ровно, то поднималась в гору.
Александр Иванович почувствовал, как его тело вдруг стало легким, почти невесомым. Казалось, стоит только чуть оттолкнуться и тогда он, подхваченный ветром, а быть может, и сам ставший ветром, полетит над этой древней, заснеженной землей…
Тропинка кончилась. Дальше ровным полотном лежало снежное поле. Остановившись, Шубин оглянулся. На фоне блестящего, отливающего синевой снега темнели очертания монастыря.
Северный ветер обжигал лицо, а он все стоял, глядя на высокие древние стены и повторяя: «Спасибо, Господи, что не оставил, обратил пречистый взор свой на неразумного раба своего!..»
