Венский кружок. Возникновение неопозитивизма.

а) Смысл, бессмысленность и метафизика

Первые усилия Венского кружка были связаны с прояснением значений языковых выражений⁶⁹. Задать значение какого-то знака — значит установить отношение между этим знаком, т. е. классом предметов, и обозначаемым, т. е. некоторым предметом или классом предметов (в самом широком смысле этого слова) таким образом, чтобы знак указывал на обозначаемое и представлял его. Для этого нужно знать и знаки, и обозначаемое, нужно иметь возможность задать и то, и другое. Поэтому нельзя установить никакого значения, предмет которого как-то не задан. Значение слова можно установить посредством определения, т. е. посредством описания его с помощью других слов, значения которых уже заданы, так что соответствующее слово может быть заменено другими словами. Но поскольку эту процедуру нельзя осуществлять бесконечно, в конечном итоге нужно прийти к неопределяемым словам, к исходным понятиям. Значение их устанавливается так, как его усваивают в практическом применении языка: просто показывают, что обозначается данным словом, что подводится под данное понятие. Это не всегда так просто сделать, как со словами типа «голубой» или «горячий». Для того чтобы сделать понятными такие слова, как «случайность», «потому что», «непосредственно», нужно привести те сложные ситуации, в которых употребляются эти слова. Например, что означает «одновременно в удаленных точках»? Эйнштейн устанавливает это, задавая экспериментальный метод определения этой одновременности. Тем самым он задает условия, при которых можно пользоваться этим выражением. Он устанавливает «грамматику» этого выражения, как говорит Витгенштейн, к которому восходит такой способ рассмотрения.

Под предложением понимается соответствующее выражение «как оно употребляется»: какое положение дел обозначает и при каких обстоятельствах образует истинное или ложное высказывание. Значение предложения определяется методом его верификации⁷⁰. При этом речь идет не об осуществленной верификации высказывания, не о его фактической верифицируемости, а лишь о возможной, принципиальной верифицируемости. Фактическая верификация требуется для установления истинности высказывания, но не для его смысла. Смысл предложения еще не задан тем, что предложение верифицировано. Чтобы иметь возможность осуществить верификацию, мы заранее должны знать, при каких условиях оно истинно.

Относительно возможностей верификации нужно еще провести различие между эмпирической и логической верифицируемостью. Верификация эмпирически возможна в том случае, если ее условия не противоречат законам природы. Верификация логически возможна, если строение предложения не противоречит логическим правилам, если оно не противоречит правилам употребления входящих в него слов. Для смысла предложения важна только его логическая, а не эмпирическая, верифицируемость. Высказывание «На обратной стороне Луны имеется гора высотой 3000 м» мы не можем верифицировать. Однако благодаря этому оно еще не лишается смысла, ибо невозможность верификации в данном случае является лишь случайной, эмпирической, а не принципиальной, логической невозможностью. Поэтому даже высказывания ньютоновской физики об абсолютном движении не являются бессмысленными, ибо можно задать критерии, показывающие, когда эти высказывания истинны, а когда ложны. В опыте Майкельсона возможность их верификации была уже не просто мыслима, но и задана практически. Напротив, такое предложение, как «Существует мир в себе, однако он совершенно непознаваем», лишено подлинного смысла. Только кажется, что оно имеет смысл, ибо обладают смыслом отдельные входящие в него слова «существует», «мир», «познаваем». Но если отрицается познаваемость этого мира, то в принципе невозможно установить, существует он или нет. Тем самым верификация исключается логически, ибо невозможно указать обстоятельства, при которых это предложение окажется истинным. Такое предложение вызывает представления, быть может, даже какие-то чувства, однако оно не говорит о каком-либо положении дел, оно не обладает никаким теоретическим содержанием. Оно внутренне противоречиво, ибо, утверждая непознаваемость мира, оно в то же время признает его бытие. (Для того чтобы увидеть противоречие, не нужно признавать наличие смысла у внутренне противоречивых предложений. Противоречие усматривается уже по одной синтаксической форме.)

Это различие смысла и бессмысленности нужно понимать таким образом, что оно относится к теоретическому, т. е. описательному содержанию высказываний. Поэтому «лишенный смысла» означает лишь: не имеющий такого содержания, не имеющий теоретического смысла, а не бессмысленный в обычном словоупотреблении.

Определения опираются, в конечном итоге, на указание обозначаемого. Указывать можно только на то, что дано непосредственно, что воспринимается. Благодаря тому что возможный смысл высказываний связан с опытом, он не может выходить за пределы этого опыта. Чего нельзя свести к опыту, для того вообще нельзя задать смысла. Это — принципиально важное следствие. Оно дает ясный критерий отграничения научного знания от метафизики⁷¹, к чему с самого начала стремился Венский кружок. Под «метафизикой» подразумевается претензия на такое знание, которое не довольствуется тем, что дает опытная наука, и выходит за ее границы. Для ее предложений вообще нельзя указать никакого способа верификации, они не сводимы к опыту. Поэтому они не имеют заданного смысла. Предложения метафизики представляют собой простой набор слов, который только выглядит похожим на осмысленные предложения, но это — псевдопредложения.

Такого рода предложения могут возникать двумя путями: во-первых, благодаря тому, что в них входит слово, не обладающее никаким значением, представляющее лишь мнимое понятие; во-вторых, благодаря тому, что слова, обладающие значением, соединяются таким образом, что при этом происходит нарушение правил логической грамматики. Псевдопонятие обозначает некоторое слово, когда условия задания значения для него не выполнены, т. е. согласно сказанному выше: если для предмета понятия нельзя задать никакого эмпирического отличительного признака. Такими словами являются, например, «первопричина», «безусловное», «абсолют», «в-себе-бытие», «ничто». Псевдопонятия возникают, например, благодаря тому, что, скажем, такое слово, как «ничто», употребляют в качестве имени некоторого предмета, хотя оно может использоваться лишь для формулировки отрицательных экзистенциальных предложений. И когда об этом предмете «ничто» что-то высказывают, получают псевдопредложения.

Псевдопредложения не нарушают грамматических правил в филологическом смысле, поэтому они выглядят так же, как подлинные предложения, например, «Цезарь есть простое число» похоже на «Цезарь есть полководец». Это показывает недостаточность обычной, филологической грамматики. Ее классификация слов на существительные, прилагательные, глаголы и т.д. требует дальнейшего разбиения слов в рамках указанных категорий на синтаксические категории в соответствии с тем, какие классы обозначаются этими типами слов: вещи, свойства вещей или отношения вещей; числа, свойства чисел или отношения между числами и т.д. Свойства чисел нельзя — по определению — приписывать вещам. Поэтому в логически корректном языке предложение «Цезарь есть простое число» просто нельзя сформулировать. В таком языке нельзя построить и метафизических предложений указанного рода.

Поэтому псевдопредложения метафизики вообще не пригодны для описания положений дел, они выполняют совершенно другую функцию: они служат для выражения эмоций, для сообщения другим о своих чувствах и желаниях, о своих жизненных целях. В этом заключается ценность метафизики. Эмоции могут быть выражены также с помощью произведений искусства. В этом отношении метафизика аналогична искусству. Однако в метафизике эмоциональные переживания выражаются в предложениях, в мнимых логических связях между ними, что создает обманчивое впечатление, будто они обладают теоретическим содержанием.

Смысл предложения заключается в том, что оно верифицируемо. Верифицировать можно лишь высказывания об опытных фактах. Поэтому предложения о том, что в принципе не может быть воспринято органами чувств, лишены всякого смысла. Таким образом, научные и метафизические предложения четко отличаются друг от друга как осмысленные и бессмысленные. Это вновь приводит нас к идеям старого эмпиризма, который, вслед за Юмом, полагал, что метафизика невозможна вследствие неразрешимости ее вопросов. Однако не существует никаких неразрешимых вопросов в том смысле, что на них в принципе