выкрикивали:
— А-а-а, приехали высоковольтные бандиты!
— Палачи проклятые!
— Кровопийцы!
— Вампиры!
— Стервятники!
И только тогда успокоились бунтарки, когда пообещали удовлетворить их требования.
…А на следующий день «колхозный сектор» тихими голосами делал свои выводы:
1-й голос: — Вот вам, граждане и советский социализм! Своими идиотскими экспериментами натворили уркаганок и проституток, а теперь их здесь «перековывают»! Вот этой есть тот ад, который когда-то рисовали на картинах. Только На тех картинах дьяволы были черные, а здесь красные.
2-й голос: — Одна Содома и Гомора! Времена антихриста настали. Так я говорю, батюшка, или нет?
3-й голос: — Там где кончается религия, там начинается большевизм. И трагедия нашего века заключается в том, что эту основную истину никто или мало кто понимает.
Человек, который моргает
…Внутренняя тюрьма НКВД. Под тюрьмой громадные двухярусные подвалы. Мрачные и зловещие. И в них всегда жуткая тишина. Как в могиле. Чтобы не нарушать эту тишину, говорят очень тихо, или шепотом, а под ногами в коридоре тяжелые веревочные ковры. Служители-вахтеры ходят в валенках и хищными глазами вглядываются в волчки. Чекисты очень любят тишину подземелий. От этого многие из заключенных сходят с ума или сами на себя наговаривают. Когда из этих подземелий несчастного вызывают на допрос, он наполовину уже «обработан» этой тишиной и молчанием. И, под улыбки следователей, эти «обработанные» «разматываются» и подписывают себе смертный приговор. Даже смертники, выводившиеся из нижнего этажа подвала, молчаливо шли к выходу, где их поджидал «Черный ворон». Правда, старожилы тюрьмы рассказывали, как однажды, в полночь, в их коридоре раздался страшный крик: «Прощайте, товарищи, прощайте!». И от этого предсмертного крика в камерах и коридоре стало так тихо, что узники могли слышать, как лихорадочно бились их сердца. И с тех пор крики больше не повторялись. Обреченных на смерть выводили и выносили к «Черному ворону» или в «бойню» (специальное помещение для расстрела) с резиновой грушей во рту и связанными руками. Несчастные молчат или только мычат. Одного такого вели по коридору, а он: мм-э-э-вм! Страшно! А палачи шепотом успокаивают его: «Тише, тише!».
Однажды нашу камеру послали произвести уборку нижнего этажа этого подземелья. Было очевидным, что приготовляли его к приему новой партии смертников. Спустившись в него, мы очутились в бетонном помещении, тускло освещаемом слабым электрическим светом. Из глубины мрака на нас глянули тысячи человеческих глаз, наполненные предсмертным ужасом, отчаянием и мольбами. Сколько здесь их побывало с 1920 г.?
В архивной комнате мы случайно увидели многоярусные полки с «делами». И от каждого «дела» свешивался ярлычок с номером. Среди них мелькали пятизначные и шестизначные цифры… Сколько за этими номерами скрыто расстрелянных, погибших в концлагерях и тюрьмах? Сколько горя, пыток, страданий и мук человеческих хранит в себе этот чекистский архив? И теперь, в мраке подземелья, мы чувствовали устремленные на нас взоры страдальцев и мучеников. Нас было четверо уборщиков и мы, пораженные и оцепенелые, стояли и дрожали, охваченные затхлой сыростью подвала и страхом.
…В одной из камер смертников, в которой, быть может, накануне еще находился приговоренный, на небольшом столике, ножки которого были привинчены к бетонному полу, лежало два кусочка сахару… Может быть, смертнику перед смертью предложили чаю попить? Приговорённого увели, а сахар остался… Кто может сказать, что переживала жертва в последние свои минуты? И если бы не было учения о воскресении мертвых и Страшном суде, его нужно было бы создать, чтобы могли обнаружиться все мысли и дела человека за всю нашу историю! Какое это будет страшное зрелище!
…А ночью, когда на верхних этажах здания НКВД, под аккомпанемент рояля, чекисты пели оперные арии и романсы, «Черный ворон» подкатывал к подземельям, забирал приговоренных и куда-то увозил их, Может быть, останутся и после них на столике кусочки сахара, а в архиве прибавится еще несколько папок с шестизначными номерами?
…Ночь. Первый сон заключенного… Снятся свобода, близкие, знакомые, зеленые луга, цветущие сады и солнце… Или грозные скалы, а по ним тропинка, скользящая в пропасть… И в эту пропасть летит он, заключенный, хватаясь за кустики по скалам. Зацепился и в ужасе повис над пропастью. И во сне сознает, что это только сон, что стоит только вздрогнуть и проснуться, как этот кошмар исчезнет. И чувствуется, как кустик обрывается и камни с шумом падают в пропасть. Еще мгновение и спящий полетит вниз и всему будет конец. Но сознание твердит, что это сон и требует пробуждения. И заключенный просыпается. В дверной форточке красное лицо вахтера что-то шепчет.
— Не слышно, громче — отвечают ему.
— На букву М — есть?
— Михайлов.
— А еще?
— Минаев.
— А еще?
— Мишкин.
— Приготовьтесь… без вещей.
Вздохи облегчения. «Без вещей! Ну, слава Богу, к следователю!». Пошли. Один или два конвоира. Под ногами ковры. И могильная тишина ночи. Впереди вспыхивают красные лампочки, сигнализируя шествие арестанта. Конвоиры командуют: «Направо»… «прямо»… «налево»… Дверь в комнату следователя…
— Стучи!
— Да! — откликается голос из-за двери и красные лампочки все сразу тухнут.
…Комфортабельный кабинет. Мягкая мебель. На полу и стенах дорогие ковры и картины. Из трех белых стеклянных шаров струится мягкий убаюкивающий электрический свет. На массивном письменном столе в бронзовой раме, зажатой лапами небольшого гипсового льва, портрет Сталина. Перед столом — мягкое овальное кресло. По ту сторону стола в таком же кресле сидит следователь, человек лет 40. На правом углу стола телефон с двумя трубками — внутренний, связанный со всеми отделами НКВД и городской… В левом углу кабинета в огромном стоячем футляре равномерно тикают стенные часы. Окна закрыты ставнями и завешены тяжелыми занавесами.
Вошедший в кабинет заключенный растерянно осматривается. Некоторое время следователь пишет, затем снимает трубку и начинает говорить по телефону, косым взглядом наблюдая за выражением лица обвиняемого, который вслушивается в вопросы и ответы следователя. Из первых же слов обвиняемый узнает, что разговор ведется о его знакомых, проживающих в разных городах. Но обвиняемый делает безразличное лицо и спокойно начинает сдерживать искусственные зевки.
Игра не вышла. Следователь кладет телефонную трубку на место и, многозначительно улыбаясь, начинает игру с другого конца. Вежливо, деликатно, предупредительно… Красивая 20-летняя буфетчица приносит сладкие пирожки, черный кофе со сливками и дорогие папиросы.
Ужин в таком уютном кабинете!
— Может быть, хотите коньяку или вина?
— Нет, спасибо.
— Ну вот, видите, Василий Петрович, что вы во всем ошибались… Вам наговорили, что здесь у нас, чуть ли не какие-то застенки с инквизиторскими пытками, а вы теперь имеете полную возможность убедиться в противном. Конечно, в отношении врагов своих, как сказал Максим Горький, если они не сдаются, мы беспощадно их уничтожаем, но с такими, как вы, у нас разговор должен быть иной. Советская
