власть не только карает, но и милует и перевоспитывает. Из белогвардейского графа А. Толстого мы сделали пролетарского писателя. И если мы с вами найдем общий язык и понимание друг друга, — и вы будете у нас не на последнем месте. А сегодня нам нужна ясность и уточнение ваших вчерашних показаний. Если вчера вы решили сказать «а», то почему бы вам сегодня не сказать и «б»? Ну, предположим, что вы бывший белый офицер, действительно, оставили Францию, чтобы умереть на родной земле. Но вы не сказали нам самой главной причины, побудившей вас приехать в Советский Союз. Какое задание поручил вам выполнять французский генеральный штаб?
Клубы ароматного дыма и гипнотизирующие взгляды следователя. Ужин обрывается. Потухшая папироса дрожит в руке обвиняемого. Глухим, нервным голосом отвечает:
— Клянусь вам честью русского мундира, что вчера я рассказал вам о себе всё… На родину возвратился я, чтобы здесь мне умереть. Я слишком люблю Россию, чтобы мог быть предателем ее… Я — солдат и по-рыцарски защищал и буду защищать ее интересы. К этому добавить ничего не могу!
— Ваш русский мундир нисколько нам не интересен… Из Советского Союза мы вас никуда не выпустим, несомненно, вы умрете на родной земле! Да и вы нас, собственны говоря, как личность, мало интересуете… Нас интересуют те, кто стоит за вашей спиной — иностранная разведка. Зачем вам быть заживо похороненными этом подвале, когда вы можете быть на свободе и пользоваться всеми ее благами?
Следователь молчит, затягивается папироской и пытливо смотрит на обвиняемого.
— Вчера и сегодня я сказал вам о себе всю правду. Делайте со мной всё, что хотите, но добавить к этому я больше ничего не могу, — говорит обвиняемый, стараясь сохранить внешнее спокойствие.
— Хорошо… посмотрим… — зловеще сквозь зубы цедит следователь и снова берется за телефон.
— Вывозного в 210! — приказывает он кому-то в трубку и, опустив ее на место, усиленно затягивается дымом.
В кабинет входят два конвоира.
— Отведите его в нулевую камеру!
…Человек, который смеется… Нет, не смеется, а моргает. Человек, который захотел умереть на родной земле. Ударами нагана ему повредили лицевой нерв на правой щеке: бровь моргает, а правый угол рта улыбается. Он имеет 10 лет концлагеря по подозрению в шпионаже в пользу Франции.
Отбывать срок наказания привезли его в Яйский лагерный пункт. Шутники его называли: «Человек, который моргает». Во время ежовщины его, кажется, расстреляли.
Рождество в концлагере
В этом лагере было очень много разных «религиозников», попавших сюда за свои убеждения. Одни вели себя осторожно, избегая конфликтов с начальством, другие же открыто и дерзновенно исповедывали свою веру, всем свидетельствуя о Боге. Особенно откровенно и смело вели себя монашки во главе с священником Березкиным. Они отказывались от всякой работы,[4] сидели на голодном пайке, часто попадали в изолятор и наказывались всякими штрафами. Но как только исповедницы выходили из изолятора и появлялись в лагере, снова он оживал и становился полем их церковного благовестия. Особенно воодушевлялись монашки в дни великих праздников. И вот, в Рождественские дни они рассыпались по баракам и стали Христа славить (колядовать).
Одна из таких «колядниц» вошла в наш барак и, остановившись около дверей, восторженным голосом стала приветствовать всех с Рождеством Христовым. Это была женщина средних лет, с измученным, но радостным лицом и светлыми горящими глазами.
Не всё население барака сразу поняло ее приветствие, а некоторые из задних углов начали даже отпускать по ее адресу плоские шутки. Но, когда, после того, как кто-то ей сказал: «колядуй», она вдохновенным голосом начала петь тропарь Рождества, а затем и кондак его, весь барак сразу замолк и в помещении стало так тихо, что было слышно лишь пение монашки да тикание ходиков на стене. И сразу все почувствовали, что стены барака куда-то исчезли, исчез куда-то лагпункт Сиблага НКВД, и каждый из нас на крыльях нахлынувших переживаний унесся далеко-далеко от этих «оазисов» смерти, (так зе-ка называли режимные лагпункты)… Каждый, склонив голову, вспоминал свое далекое детство… колядования под хатами… счастливые вечера в кругу родной семьи, когда так радостно встречались дни этих зимних праздников: Рождества, Нового Года, Крещения.
А голос монахини, бывшей крестьянской девушки, торжественно славил Христа:
А когда, через несколько секунд, понеслись по бараку слова кондака: «Дева днесь», мой сосед по нарам вдруг хватил себя за седую голову и стал тихо рыдать… Второй мой сосед, старик инженер из-под Полтавы, тоже отвернулся к стене и. стал тихо всхлипывать… Другие заключенные тоже с большим трудом сдерживали себя, чтобы не разрыдаться на весь барак. А голос монахини продолжал славить Христа. Пение затихло, монахиня облегченно и взволнованно вздохнула, еще раз окинула своим ликующим взглядом всех жильцов барака и стала поздравлять с праздником:
— Поздравляю всех вас, мученики Божьи, с великим праздником Рождества Христова!
Десятки придавленных горем и страхом голосов из всех углов барака взволнованно и дружно ответили:
— Спасибо, землячка, и вас поздравляем с праздником Рождества! Казалось бы, что в этой колядке не было никакой контрреволюции, однако сексоты уже успели донести куда надо.
Не успела монахиня выйти из барака, как на нее внезапно налетел лагерный охранник и арестовал. А через четверть часа все монахини были уже арестованы и под конвоем направлены за зону лагеря, где в земле был вырыт изолятор.
Идя туда, монахини бесстрашно продолжали петь Рождественские ирмосы: «Христос рождается, славите». Никакая сила чекистов и их прихвостней не могла сломить религиозное настроение исповедников Христа. Даже в нашем бараке, когда вышла из него монахиня, долго еще ощущалось это настроение и наступило мертвое молчание… Казалось, и ходики остановились, чтобы принять участие в безмолвных переживаниях советских каторжан. Даже некоторые из доходяг приподнялись на своих местах и с удивлением вслушивались.
И вдруг один из доходяг, собрав последние силы, сквозь слезы, выкрикнул:
— Смерть палачам!
И сразу все почувствовали себя снова заключенными, снова стали слышны ходики, и снова всем захотелось покорно нести свой непосильный крест. Этот выкрик перепугал обитателей барака, ибо все знали, что их ждет, если не будет обнаружен тот, кто посмел выкрикнуть эти страшные слова. Но несчастный доходяга из бывших интеллигентов, еще раз приподнялся на своем месте и окрепшим голосом добавил:
— Не бойтесь, товарищи и братья! Это я сказал и я за это сам отвечу. Проклятье кровавому Сталину и его банде!
Через два дня на доске приказов можно было прочесть приказ начальника лагеря: «За поповскую вылазку и демонстрацию мракобесия по баракам для заключенных, бывших монашек — зэ-ка (имя рек, статья и срок) перевести в лагерный изолятор сроком на три месяца, с применением полной изоляции от
