искусствоведение. Рядом с литературой – литературоведение. Рядом с музыкой – музыковедение. Но философоведение не ограничилось ролью сопровождающей науки. Оно стало составным элементом философии, претендуя на то, чтобы играть роль её основания, её общего языка.
Даже само слово 'философоведение' выглядит странно. Словно оно и есть сама философия. словно незачем отделять их друг от друга.
Классифицируя философские учения, исследуя их историю, анализируя выдвинутые ими понятия, философоведение создаёт ощущение, что у философии всё-таки существует общее ядро. Впрочем, и эту мнимую общность каждое отдельное учение изображает по-своему и старается навязать это изображение всем. Даже те удачные находки в области философоведения, которые получают достаточно общее признание, каждое учение интерпретирует по-своему, сводя на нет тот потенциал единства, который в них заложен.
Стоит повторить: существование философоведения вполне правомерно. И когда оно сохраняет наблюдательный характер, и даже когда оно проявляет пристрастие к одному из учений. Оно достаточно полезно и в том и в другом качестве. Проблема лишь в том, что оно стремится отождествить себя с философией и заполнить собой важную для философского мышления область, не обеспечивая того, ради чего эта область необходима. Оно не создаёт возможности равноправного разговора между философскими учениями. Не соединяет философию в органически цельную область человеческого мышления.
У философоведения есть свои магические приёмы, с помощью которых оно поддерживает своё могущество. Вряд ли оно добровольно примет это имя, 'философоведение', которым оно должно называться. Не зря же до сих пор оно успешно уклонялось от такого названия. ему не нужно это обличительное 'Тень, знай своё место!'. Но я обращаюсь не к философоведению, а к тебе, к человеку. С тобой мы и поговорим о той магии подмен, которой оно пользуется.
Если бы философоведение просто 'ведало', просто изучало философию, не стоило бы забот присматриваться к его методам. Но речь о том, что оно заслоняет философию от человека.
Основное, чем философоведение подменяет общий язык, столь необходимый философии, – это язык эрудиции.
Эрудиция нас покоряет, подчиняет своей власти. 'Знание – сила!' – сказал первым, кажется, Фрэнсис Бэкон, и заклинание это усерднее повторяют жаждущие силы, нежели жаждущие знания. Человек, досконально знающий, что говорили и писали многие и многие философы, кажется нам
Беда философоведческой эрудиции в том, что она обезличивает философию. Превращает её в реестр тезисов, пренебрегая возможностями их усвоения. В этом отношении всякое живое учение и даже отдельное мировоззрение глубже отстранённого знания о неких учениях и неких мировоззрениях.
Эрудиция выкладывает перед нами грандиозные картины, представляющие собой кропотливо составленную мозаику фактов. Такая картина всегда впечатляет – как мозаичное панно из самоцветов. Она заставляет нас забыть о внутренней красоте каждого камня, словно все эти самоцветы и были специально предназначены для искусно составленной картины. И в этом состоит ещё один магический приём философоведения.
'История философии' создаёт иллюзию обощённости философских познаний и всеведения философоведа. При этом она старательно выводит в намеченную точку, превращаясь, по сути, в разновидность идеологии.
И, наконец, главный магический фокус: обволакивание логикой.
В логике нет ничего плохого (и очень много полезного), пока она занята основным своим делом, пока она помогает нам формулировать и связывать друг с другом наши мысли и рассуждения. Но логика, претендующая на роль общефилософского языка, быстро теряет свою состоятельность и превращается в магию.
Логику часто объявляют главной особенностью разума. Но правильнее всё-таки считать её одним из человеческих чувств. Чувством такого же рода, как этическое или эстетическое чувство.
Философоведение склонно к тому, чтобы или саму логику выдавать за тот общий язык, с помощью которого можно изложить и проанализировать любое учение, или с её помощью утвердить себя в качестве над-философского подхода к живому философскому мышлению.
Но что даёт этот магический театр мне, человеку, которому нужно не коллекционировать учения, а ориентироваться с их помощью в жизни?…
Сказка про наблюдателей за наблюдателями
Жили-были такие существа: веды.
Может быть, они были совсем маленькими. Может быть – огромными. Может быть, они были похожими на нас, людей. Может быть – совершенно другими. Уж если кто мог рассказать про ведов разные подробности, так это логи. Впрочем, давайте по порядку.
Веды ужасно любили всё изучать. Изучать, исследовать и наблюдать. И всё, что больше них, и всё, что меньше. И всё, что на них похоже, и всё, что непохоже. Вполне возможно, что они и нас, людей, наблюдали и исследовали когда-то. Теперь им уже не до этого. Впрочем – по порядку.
Веды без конца конструировали всякие приборы для своих наблюдений. Увеличивающие приборы и уменьшающие. Освещающие и проникающие. Фотографирующие, сканирующие, регистрирующие и анализирующие. И с помощью одного из наиновейших своих приборов они вдруг заметили чужой прибор, направленный прямо на них, ведов.
А это были логи.
Может быть, логи были гораздо меньше ведов. Может быть – гораздо больше. Может быть, они были похожими на них, ведов, или на нас, людей. Может быть – совершенно другими. Нам это неизвестно.
Зато все эти подробности, да и всякие другие, очень заинтересовали ведов. Ведь они ужасно любили всё изучать, исследовать и наблюдать. И они все свои силы направили на изучение логов.
Оказалось, что логи тоже обожали заниматься исследованиями, изучениями и наблюдениями. И тоже конструировали разные приборы для своих наблюдений. С помощью одного из наиновейших своих приборов они и обнаружили ведов. И все силы направили на их изучение.
Веды прямо прыгали от восторга (если, конечно, они были существами, способными прыгать). Ещё бы! Им предоставилась потрясающая возможность: наблюдать своих наблюдателей!…
Замирали от радости и сердца логов (если, конечно, они обладали сердечно-сосудистой системой). Ну как же! Впервые они исследовали своих исследователей!…
С тех пор каждый из ведов, стоило ему закончить школу (если, конечно, у них было то, что мы называем школами), стремился только к одному: стать логоведом.
Да и у логов в институтах (если, конечно, у них было то, что мы называем институтами) все предметы были частями одной общей науки: ведологии.
