Васятка… Прощай, родная станица!..
В течение девяти дней, которые приходится провести на сборном пункте, пока производится осмотр лошадей и амуниции, Ивану Спиридонову приходится достаточно-таки помыкаться. Прежде всего — непроизводительные траты: на дрова (квартиры — бесплатные), на горячую пищу, фураж, могарычи кое- кому. Кроме того — совсем неожиданное затруднение: ветеринарный врач признал строевого коня негодным, потому что нашел припухшими подчелюстные железы.
— Вашескобородие! помилуйте! первая лошадь… Можно сказать, офицерский конь… — тоном самой покорной просьбы возражал озадаченный Иван Спиридонов.
— Тебе говорят, нельзя таких принимать: сапом может заболеть!
— Да ведь молодая лошадь, вашескобродь: в конюшне стояла, лошадь жирная, известное дело — мытится в это время всегда…
— Ты меня не учи! я сам, брат, больше тебя знаю… Предписано не принимать, и не принимаем.
Иван Спиридонов разводит руками и беспомощно оглядывается по сторонам.
— Первая лошадь, можно сказать, гвардейский конь и — отменяется… ну, дела-а! — повторяет он про себя: — а взять сейчас вот у господ офицеров, лошади, — тьфу, больше ничего! ах, ты сделай твое одолжение!..
Но нет на свете такого затруднительного положения, чтобы нельзя было найти из него выход. И к вечеру выход найден. Вечерком Иван Спиридонов сидел в трактирчике с молодым ветеринарным фельдшером, а перед ними стояла небольшая бутылка водочки. Фельдшер говорил:
— Уж вы насчет этого, дяденька, будьте спокойны! одним словом — лошадь ваша примется…
— Да чтобы верно было, Василий Фоломевич! — убедительно просил Иван Спиридонов.
— Уж я вам говорю — верно! мое слово — олово!
Действительно, лошадь принята, хотя Иван Спиридонов непредвиденно вышел все-таки из сметы на 1 руб. 40 коп.
Наконец, мытарства подошли к концу: 16-го февраля команда посажена в вагоны. Тронулся поезд с песнями, провожаемый слезами отцов, матерей и жен… Остался Иван Спиридонов теперь один работником в доме, да бабы.
«Справа» взяла у него две пары быков, десять овец, бурого мерина, да «накашляла на шею» долгу 180 рублей (30 руб. — станичному обществу, 150 — частным лицам).
В этот счет не входит провиант, заготовленный зятю месяца на полтора-два (в полку кормят неважно, без сухариков и без сальца трудно обойтись), лишняя шинель, лишний полушубок, лишняя пара сапог и белья, подошвы, юфть и ремни, на случай починки обуви или сбруи, и, наконец, карманные деньги (в количестве «двух красных»).
Отправка зятя в полк, отнявши у Ивана Спиридонова рабочую силу и увеличив хозяйственное бремя, лежавшее на его плечах, еще не освободила его от расходов на будущее время, — расходов, непосредственно связанных все с тою же полковою службой. Хотя в полку поит и кормит казна, но… в каждом письме зятьев неизменно Иван Спиридонов читает такую фразу: «и всепокорнейще просим вас, дорогие батенька и маменька, оглянитесь на нашу нужду и пришлите нам денег, сколько можете»… И Иван Спиридонов знает, что это отнюдь не баловство, и что нужда, действительно, велика. И посылает, урезывая себя и семью во многом.
— На кажний год по десятке кажнему, никак меньше не обойдешься! — говорит он с сокрушенным сердцем: — а кто если третку, пятерку посылает, так казак все равно будет нуждаться! Как же? На все требуется: на одежу, на обувку… То подметочку подложить, то сапог избивается, то около седла что-нибудь, то около себя… Вот и посылаем на помогу казаку из дома всем: и рубашками, и одежей, и деньгами. А у нас тоже средства-то не особенно велики — раскидываться-то…
— Но какими же способами ты изворачиваешься, Иван Спиридонов? — не раз спрашивал я моего собеседника.
— Какие же кроме у нас способы, как своя сила? Плечами изворачиваемся, на плечах да на горбу… Путь-то в слободу Михайловку знаем, было бы лишь чего продавать! Да коль Господь пошлет урожай… А кроме у нас какие же тут источники? Один источник — земля, и той мало; числится по разряду земельки у нас по тридцати десятин, а у нас ее — по семи. Самое средство наше, чем занимаемся, а ее нет… У кого земли побольше, она — посвежее, не так выпахана; у тех — хлеб, а у меня — хлебишка…
Насколько чувствительная брешь получилась в хозяйстве Ивана Спиридонова с уходом обоих зятьев в полк, можно видеть из количества его посевов: прежде он засевал 25–30 десятин (к паевой своей земле он еще прикупал или арендовал), а проводивши второго зятя, он засеял только девять десятин. («На чем было сеять? осталась одна лошадь да полторы пары быков — быки да бычишки… Пахал-пахал, а паханного ничего нет… На чем пахать? не на чем!»)
Однако Иван Спиридонов не падал духом и «мало-по-малу» воинствовал с нуждой, кормил семью («к счастью, посеял под изволок на другой год, она, Бог дал, поправила и за тот год, и за все года»…), уплатил долги (теперь за ним состоит долгу одна «полусотка») и, наконец, дождался возвращения зятьев из полка. Фонды его значительно поднялись, хотя и не в той мере, как он ожидал. В хозяйстве на две лошади стало больше; потом явилась возможность прикупить третью пару быков; матка-кобылица стала «подсыпать» каждый год по жеребенку, а это «имеет свою приятность», потому что Иван Спиридонов может иметь «хороший оборот» от жеребят. Само собой разумеется, что и засевать он стал снова от 25 до 30 десятин.
Но мы умолчали о некоторых терниях, которые все-таки продолжают язвить существование Ивана Спиридонова. Прежде всего, лошади, приведенные зятьями Ивана Спиридонова из полка, суть строевые лошади и, как таковые, должны содержаться в «хорошем теле» и не должны употребляться для тяжелых полевых работ.
— Води ее при дуге и — кончено дело! — часто с негодованием говорит об этом Иван Спиридонов: — а запречь чего — неизвестно! Разве мы не хозяева своему доброму? Как это начальство об нас понимает, уж не знаю… Продать лошадь не смей, хотя бы она неспособная была: спросись сперва у командира, а его где разыщешь? да и разыщешь-то, и то пока переписку наведет, пока что, — в месяц дело не оборотится, а покупатель не ждет… Вон Пастухов казак продал коня (грызь у него в ноге была, а случай подошел хороший продать), взамен другого приобрел — преотличная лошадь! — а атаман станичный донес на него (пожертвовал Пастухов ему одного индюка, а тому мало показалось), — теперь казака и таскают!.. Уж он стоял-стоял на коленях перед командиром, просил-просил, и все-таки пока еще неизвестно дело: как бы не командировали в полк на четыре года без очереди…
Затем, май месяц. Иван Спиридонов опять остается один: оба зятя его должны выходить ежегодно в лагерный сбор. Содержание их во время лагерного сбора тоже не дешево обходится Ивану Спиридонову.
В течение года производятся неоднократно смотры, на которых командиры льготных частей проверяют, находятся ли в должной исправности у казаков лошади и амуниция, ибо казак должен ежеминутно быть в полной готовности к мобилизации. Редкий смотр обходится без того, чтобы какую- нибудь вещь не отменили или не арестовали два-три десятка казаков.
— Вон в ноябре проезжал полковник, — уныло повествует Иван Спиридонов, — сколько вещей поотменил! «Старые», — говорит… Ну, до сих пор они будут новые? Из полка пришел, каждый год на майском ученье, а они там не прибавляются и не обновляются. Попоны, дескать, старые, башлыки поотменил, фуражки, сапоги… У иного казака только и есть в праздник надеть, что форменные сапоги, а он отменяет: поношенные, — говорит… Все чтобы было новое, а где и на что взять — неизвестно…
И еще немало есть забот и огорчений в жизни Ивана Спиридонова, связанных, главным образом, с его обязанностью являться ежечасно готовым защитником отечества. Потому-то, когда зайдет речь о «начальстве», тон Ивана Спиридонова становится не без причины желчным и озлобленным.
Мы коснулись далеко не всех сторон жизни Ивана Спиридонова: слишком многосложна жизнь казака, чтобы можно было обстоятельно потолковать о ней в коротком эпизодическом очерке. Нелишне упомянуть также, что Иван Спиридонов — казак сравнительно зажиточный, сильный в хозяйственном смысле; большинство же гораздо беднее и слабее его. Картина получилась бы далеко иная, если бы, вместо Ивана Спиридонова, мы взяли казака, который сидит на одном земельном пайке, т. е. на семи десятинах…
