готовности и через неделю какую-нибудь уже будет на границе «проливать кровь за отечество»… Я не знаю, есть ли такое место в Европе и в большей части Азии, где бы не пролилась казачья кровь…
Офицер, видимо, был задет и сильно волновался.
— Что касается нашего невежества, то вы, пожалуй, отчасти правы, — начал затем говорить учитель: — но, во 1-х, одни ли казаки невежественны на Руси, а во 2-х, отчего же это происходит? На всю громадную территорию области приходится только одна гимназия — в Новочеркасске (Ростовская и Таганрогская гимназии переполнены своими горожанами), да и в той параллельные классы закрыты. Вообще, классическое и другое среднее образование признаны, кажется, здесь войсковым начальством не соответствующими потребностям края. Взамен закрытых гимназий (их было несколько, — в Усть- Медведице, Нижне-Чирской, Каменской станицах), открыты низшие военно-ремесленные училища, где обучают делать седла и плети… Стоило многих хлопот донскому дворянству, чтобы, вместо закрытой Усть- Медведицкой гимназии, разрешено было открыть реальное училище…
— А из этих военно-ремесленных школ, — извините, я вас перебью, — опять вступил в разговор офицер: — выпускают молодых людей, совсем ни к чему негодных. Если его не станут кормить дома, он с голоду умрет, потому что его ремесло только для военных надобностей, а между тем ему ничего не закажут, — не угодно ли брать вещи от войскового комиссионера? Обязаны брать от комиссионера! Иной казак — бедный, думает, в дело произведет сына, а глядишь, он кончил курс, вернулся домой и опять же ему на шею садится: от земледельческой работы отвык, а ремесло, какое изучал, не дает ему ничего… У нас, правду сказать, нельзя об этом особенно громко рассуждать; народ мы подчиненный, дисциплинированный, держи руки по швам и исполняй, что прикажут. А уж что касается образования наших детей, так это — одни слезы…
— Вы посмотрите, — продолжал свою речь учитель: — что делается в Новочеркасске в августе. Город с 50,000 жителей, да в станицах во всех есть офицеры, чиновники, зажиточные казаки, которые тоже желали бы дать детям образование. Кажется, вполне законное желание? И вот являются держать экзамены — всюду конкурсные — и держат одновременно и в гимназии, и в реальном училище, и в кадетском корпусе, кто имеет права, и в духовном даже училище, если остаются вакансии от детей лиц духовного звания… Представьте себе, эти мытарства должен пройти десятилетний мальчик — казачонок, чтобы иметь возможность вкусить от древа познания… Ну, и режем… Куда же, в самом деле, девать все три — четыре сотни, стоящие у входа в святилища наук?
— Положим, это явление повсюдное, — возразил товарищ прокурора.
— Не знаю. Насколько мне известно, во внутренних губерниях в каждой по нескольку гимназий и других средних учебных заведений. Да если и так, так казаку от этого не легче! При таком положении дела вы долго еще будете иметь возможность громить его отсталость и невежество…
V
Несколько слов о донском казаке
Что такое казак? Какова его жизнь? — этот вопрос долго волновал меня после приведенной выше беседы.
Большинство русской публики привыкло под словом «казак» разуметь своеобразного воина в папахе набекрень, на маленькой лошадке, с пикой в руке, с длинными волосами, зачесанными за ухо и торчащими из-под папахи в виде щегольского вихра. Публика эта знает, может быть, о казаках несколько анекдотов, касающихся, главным образом, того, что казак — мастер «сцапать», «сорвать да удрать»; мельком слышала, что где-то на окраине государства живут казаки в станицах, лежат себе в виноградниках, попивают вино и поют свои казацкие песни.
Но не многим из этой публики интересно знать, что все, что они видят на этом оригинальном воине, начиная от красного верха папахи и кончая подошвой сапога, а также — его конь, сбруя — все это не казенное, а его собственное, приобретенное за дорогие трудовые деньги. Этот воин, в то время, как джигитует или едет с удалою песней на коне, часто с сокрушением сердца думает, что после этой поездки на его неуклюжем, новой формы, мундире сзади останется пятно от седла и, пожалуй, после двух-трех раз самый мундир пойдет в брак (на «вседневный»), а парадный придется «справлять» снова.
В домашней жизни, в будний день, казак далеко не имеет столь щеголеватого вида, как на смотрах. Фуражка на нем, хотя с красным околышем, но похожа на просаленный и поджаренный блин; вместо мундира — черный зипун или старая, заплатанная поддевка; вместо сапог — чирики; вместо шаровар с красными лампасами — просто полосатые или синие портки… Одним словом, это — тот загорелый, заветренный, мазаный человек, над которым неизменно тяготеет суровая власть земли и нужды и вечная необходимость неустанного труда, чтобы не умереть с голоду. Кроме всего этого, на нем давящим бременем лежит — даже в домашней жизни — обязанность быть каждую минуту готовым выступить в полном вооружении и на своем собственном коне против врагов отечества…
По самой скромной оценке, «издержки казака по воинской повинности, в общей сложности, простираются до 1,079 р. 25 к.»[5].
Откуда же он должен достать столь значительную сумму? Из земли, из своего казачьего пая. Казачий пай, по «Положению», должен простираться от 25 до 30 десятин земли, и за эту землю казак должен нести свою службу царю и отечеству. Но в настоящее время о таком размере казачьего пая остались лишь одни приятные воспоминания: пай уменьшился в три, в четыре раза, а между тем трудность военной службы увеличилась, потому что «справой», т. е. снаряжением казака утесняют теперь гораздо больше, чем когда бы то ни было.
— Прежде простей было, — говорит казак: — служили тогда хотя и больше, и тяжелей, ну — доход был… военное же время!.. А насчет справы вперед вовсе было просто: лошадь не меряли, а что ни самый крутой маштачок, тот и шел в дело. Я вот — большого роста, а пошел на малой лошади, только, конечно, она связная собой, крутая, сильная лошадка… В Грузии, по горам, самые эти лошадки только и выдерживали, а большие — ни к чему оказались… Да чего в ней толку — в большой-то лошади? Только лишь деньги лишние переплачиваем. Теперь вот, слышно, в гвардию уж не стали брать лошадей в 1? вершка; меньше двух — никак! а зря… И прочая справа вперед не в пример дешевле была: шинель — «бабушкиной» фабрики, т. е. сукно самодельшинное, седло, уздечка — все это — домашнего приготовления и вечное, не износишь! Прочней много раз, чем теперь комиссионерские…
Посмотрим, для примера, как теперь изворачивается и воинствует с нуждой мой хороший знакомый — казак Иван Спиридонов.
Семейство его состоит из двенадцати человек. Эти двенадцать человек имеют в своем распоряжении четыре пая, каждый — размером в 7? десятин, и этими 30-ю десятинами удовлетворяют все свои нужды. Казаков — четверо: сам Иван Спиридонов, старик Спиридон — его отец, два зятя. Остальные члены: старуха-теща, жена Ивана Спиридонова, две дочери и четверо внучат. Все казаки добросовестно уплатили свою дань отечеству: старик Спиридон служил на Кавказе и брал Шамиля, сам Иван Спиридонов состоял в последнюю войну в Рущукском отряде, зятья его продолжают отбывать повинность и до настоящего времени. В общей сложности, следовательно, Иван Спиридонов уплатил за те 30 десятин, которыми теперь пользуется его семейство, — 4,320 рублей, — сумма довольно почтенная и для отечества не обидная.
Теперь посмотрим, как же он изворачивался и продолжает изворачиваться, уплачивая отечеству столь солидную сумму и в то же время прокармливая и себя с своим семейством.
Мы застаем Ивана Спиридонова в тот момент, когда он «справляет» в полк второго зятя. «Справа» — это главный, самый головоломный вопрос для казака; это — центр его жизни, делящий ее на две половины: до службы в полку, или до «справы», и после «справы», т. е. после службы. Все время, до выхода в полк, он думает только о ней; после выхода он вспоминает о ней или с облегчением, или с проклятием, или с гордостью…
Нельзя сказать, чтобы у казака не было крупных единовременных затрат и до снаряжения на службу. Расход, например, на женитьбу сына или на прием зятя тоже чувствителен, так что казак с полным правом после обыкновенно говорит сыну:
— Ну, слава Богу, до дела тебя довел — женил; еще справить надо, и тогда уж ты на меня не
