Тихая, заснувшая река, которая знала все это, неслышно и молча катила передо мной свои воды и ничего не поведала о своей старине…
На другой день, до выезда из станицы, я походил еще некоторое время по берегу Дона, полюбовался на родную реку, посмотрел, как тянули рыбаки невод… Затем — нанял извозчика и поехал из Старого Черкасска в Новый.
Кстати, несколько слов о рыболовном промысле на Дону. Должен, впрочем, оговориться, что мои личные наблюдения по этому вопросу далеко недостаточны: я был в рыбопромышленном районе (к которому принадлежат, между прочим, станицы Старочеркасская, Аксайская, и центром которого являются Елизаветовская и Гниловская станицы) — проездом, короткое время и, притом же, в глухое время рыболовства — в летнюю, или «меженную» пору. Сведения, полученные мною из расспросов казаков, не всегда были согласны между собой; приходилось сверять их с небогатым печатным материалом, случайно оказавшимся у меня под руками, и многое, сообщенное моими случайными собеседниками, надо отбрасывать, как недостоверное произведение фантазии[8].
Один только факт во всех этих отзывах общепризнан и несомненен: это прогрессирующее уменьшение рыбы в Дону, в его притоках и на всем морском побережье. На основании собственных наблюдений я могу сказать о крайнем рыбном оскудении в верхнем Дону, а также в Медведице и Хопре. На моей памяти, в какие-нибудь пятнадцать-двадцать лет, даже количество воды поразительно уменьшилось, а о прежних уловах старые рыбаки (или «рыбалки», как они называются в области) лишь приятно вспоминают да вздыхают, собравшись где-нибудь на песчаном берегу реки во время ночной ловли.
Одною из главнейших причин рыбного оскудения на Дону гг. Номикосов и Полушкин признают постоянное и полное заграждение донских гирл рыболовными снастями, не позволяющее рыбе проникать вверх по реке для метания икры в удобных местах, и затем — хищнический способ самой ловли. «Благодаря только изумительной плодливости рыбы, Дон не до конца оскудел оною», — замечает г. Номикосов. «В данное время», — говорит другой автор: — «рыболовный район, начинающийся от Елизаветовской станицы и далее вверх по Дону, представляет из себя в высшей степени безотрадную картину. В Аксае, Старочеркасске и Александровской промысел уже давно прекратился, в Гниловской — также, и только в одной Елизаветовке продолжают еще рыбачить полусопревшими неводами. Причиной этого служит большая масса донских и не-донских рыбаков, скучившихся в самом устье реки Дона, забивших вентерями и сетями все многочисленные гирла и таким образом окончательно заперших ход рыбы в верховьях».
Рыба, не попавшая в снасти и не прошедшая в реку, должна вернуться в море и метать икру в местах совсем неудобных, вследствие чего в самом зародыше погибает уже огромнейшее рыбное богатство. Из пойманной рыбы ни один икряный экземпляр не выбрасывается в воду; также и пойманная мелкая рыба, «однолеток», не имеющая никакой продажной ценности, остается на берегу и пропадает без всякой пользы.
Все это, вместе с обмелением рек и уменьшением питательного запаса, необходимого для рыбы (причина, кажется, одна и та же — истребление лесов), с увеличением пароходного движения, — сулит для донского рыболовства не в далеком будущем могилу. И теперь уже количество казаков, занимающихся одним только рыболовством, значительно уменьшилось (вследствие перехода к другим промыслам), и положение большинства их далеко не блестящее. Есть несколько десятков самостоятельных неводчиков- богачей, имеющих свои «ватаги» рабочих, — эти живут широко, а остальная масса промышленников перебивается кое-как.
«Чтобы не умереть с голоду», — говорит г. Номикосов, — «рыболов должен поймать рыбы рублей на 400, из которых уплачивает работникам рублей 50. Обстановка такого рыболова весьма небогата. Домик у него в две комнаты с холодным чуланом. Живет рыболов с базара, даже хлеба дома не печет, чем и отличается от земледельца, довольствующегося почти исключительно своими продуктами. Некоторые рыболовы в помощь к своему коренному занятию имеют еще огороды, часть продуктов с которых продают на сторону»…
X
От Старочеркасска до Новочеркасска. Разговор о «верховых» и «низовых» казаках. Донская казачка
Я выехал из Старочеркасска около полудня. При рассчете оказалось, что с меня за комнату и два самовара полагалось 25 коп. сер. Дешевизна, достойная подражания!
Мой возница был казак моего возраста, загорелый, черный, с усами, на высокой худой лошади. Дроги его, на которые была положена связка свежескошенной травы, были крайне неудобны. Мы кое-как уселись и поехали по кочковатым, узким, поросшим травой улицам Старочеркасска. Ехали шагом, часто заворачивали за углы, пока добрались до плавучего мостика через какой-то «ерик» и выехали, наконец, из станицы в займище.
Кругом было плоско, ровно, зелено. По сторонам тянулись во всех направлениях бахчи, на которых работали преимущественно женщины. Близость городов Ростова и Новочеркасска вызвала здесь особенное развитие огородного промысла, приносящего жителям окрестных станиц и хуторов хороший доход.
Широкая, синеватая даль открывалась перед глазами. Только в одном месте возвышалась четыреугольником высокая насыпь.
— Крепость святыя Анны, — объяснил мне мой возница: — тут они жили, а потом наши их постепенно вытесняли, сперва в Азов, а потом и дальше.
— Кто же это «они»? — спросил я.
— Да неприятель, значит. Турок…
Я знал, что эта крепость была не турецкая, а русская, и построена она была по приказу Петра Великого отнюдь не для борьбы с турками, а для наблюдения за казаками: «чтобы внутренние иногда шатости по тутошнему месту пресекать.» Когда я объяснил все это моему собеседнику, то он не совсем охотно поверил этому и сослался на стариков.
— А старики у нас говорят, будучи это турецкая крепость.
Монотонный ландшафт несколько разнообразился небольшими рощицами верб да «ериками», т. е. узкими протоками, разрезавшими займище во всех направлениях. Вот мы подъехали к одному из таких ериков.
— Этот как называется? — спросил я.
— Гнилой, — отвечает мой возница.
— А ведь мы потонем, — прибавляет он совершенно равнодушно, видя, что ехавшие впереди дроги, нагруженные огурцами уже начали подплывать: — либо мне на каюке перевезть вас?
Мы сложили вещи и сено на берегу. Казак мой поехал через Гнилой, стоя на дрогах, потом на другом берегу пустил лошадь на траву, отвязав ей чересседельник, и ведром начал выливать воду из лодки, стоявшей у того берега. Он долго трудился над этим, так как лодка была почти до краев наполнена водой…
Наконец, кое-как вода была выплескана. Оставалось найти весло. Но весла нигде не было. Тогда мой казак лег животом на нос баркаса и начал усердно грести обеими руками. Таким образом, он с грехом пополам переехал ко мне, но лодка села на мель, и от берега нужно было брести до нее по воде. Казак сначала перенес вещи в лодку и сложил на носу, — это было единственное сухое место там… Потом вернулся опять на берег и с видом бесповоротной решимости сказал:
— Пожалуйте.
