В световом году: стихотворения

как бы в воинственной
любви признаться хочет
к тебе, единственной.

Январь 1990

В РАССЕЯННЫХ ПОИСКАХ РАЯ…

За взмывшею с дерева стаей
мы вышли с чужого следа —
к нарышкинской церкви, не зная,
что там отпевали тогда.
Таинственное свеченье
вместительных темных лампад

сродни огонькам, по теченью
сносимым в соседний посад,
по тяблам алтарным кочуя,
тускнело вдали,
как будто мы в реку ночную
по самое горло вошли.

Сородичи тоже покорно
неплотно стояли кольцом
над новопреставленным в черном
с покорным бесполым лицом.
Катилась капель, обжигая,
на пальцы со свеч.

В рассеянных поисках рая,
гнезда родового сиречь,
когда мы на кладбище старом
гуськом миновали кресты,
имен не читая, недаром
невольно поежилась ты.

1990

«Поплавки рубиновой лампады…»

Поплавки рубиновой лампады
и зеленой — с корнем из пеньки,
словно это визави посада
бакенов маячат огоньки,
медленно сносимые теченьем…

В том же с ними праздничном ряду
ленты заполярного свеченья
и рубцы на соловецком льду.

«Каким Иоаннам, Биронам…»

Каким Иоаннам, Биронам
и Стенькам поклонимся мы,
провидит, должно быть, ворона,
игуменья здешней зимы,
раз каркает властно над нами:
мол, дети, о чем разговор?
И красными сосны стволами
нас манят в кладбищенский бор…

Всевышний, прости наши долги.
Прощаем и мы должникам
— в верховьях отравленной Волги
клубящимся облакам.
Скудны по-евангельски брашна
и тленна скудельная нить.
Как стало таинственно, страшно
и, в общем, невесело жить.

Усопшие взяты измором,
кто водкой, кто общей бедой.
Хлам старых венков за забором,
пропитанный снежной водой:
воск роз, посеревший от ветра,
унылый слежавшийся сор
— как будто распахнуты недра