В световом году: стихотворения

Колли, еще холеная, заглядывая в глаза,
мечется возле станции в поисках адреса,
еще сохраняет выправку — но свистни, с тобой пойдет.
Народ же охоч до выпивки, челночный у нас народ,
шоковой терапией лечится круглый год.
Кладбища… Эмираты… Что ему Божья тварь,
преданная успешным функционером встарь,
нынче же новым русским, то бишь насильником,
нюхающим закуски битым рубильником,
стряхивающим перхоть с красного пиджака.
Падает средний возраст бабы и мужика.
Взял бы тебя я, колли,
пусть всё уляжется.
Да ведь с другой я что ли
станции, кажется.

Впрочем, сирени белой тоже навалом тут,
так же её под ветром хаосу радостно…

«Отошло шиповника цветенье…»

Отошло шиповника цветенье —
напоследок ярче лоскуточки.
В Верхневолжье душно и ненастно,
что за дни — не дни, а заморочки.
И — остановилось сердце друга
на пороге дачного жилища.
Повезло с могилою — в песчаном
благородном секторе кладбища.

В нашем детстве рано зажигались
пирамидки бакенов вручную.
Под землею слышишь ли, товарищ,
перебранку хриплую речную
бойких приснопамятных буксиров
на большой воде под облаками;
внутренним ли созерцаешь зреньем
тьму, усеянную огоньками?

Словно с ходу разорвали книгу
и спалили лучшие страницы.
Впредь уже не выдастся отведать
окунька, подлещика, плотвицы.
Был он предпоследним не забывшим
запах земляники, акварели,
чьи на рыхлом ватмане распятом
расползлись подтеки, забурели.

Самородок из месторожденья,
взятого в железные кавычки
задолго до появленья на свет
у фронтовика и фронтовички.
Пиджачок спортивного покроя
и медали на груди у бати.
Но еще неоспоримей был ты
детищем ленцы и благодати.

В незаметном прожил, ненатужном
самосоответствии — и это
на немереных пространствах наших
русская исконная примета.
И когда по праву полукровки
я однажды выскочил из спячки,
стал перекати — известным — поле,
ты остался при своей заначке.

…Всё сложней в эпоху мародеров
стало кантоваться по старинке:
гривенник серебряный фамильный
уступить пришлось качку на рынке.
И в шалмане около вокзала
жаловался мне, что худо дело,
там в подглазной пазухе слезинка
мрачная однажды заблестела.

Словно избавлялся от балласта,
оставлявшего покуда с нами:
вдруг принес, расщедрившийся, «Нивы»
кипу с обветшалыми углами,
в частности слащавую гравюру:
стали галлы в пончо из трофейных,
а точней, замоскворецких шалей
жалкой жертвой вьюг благоговейных.

Время баснословное! Штриховку