И. Б.Враз агрессивный и покорный,больную лапу волоча,трусит трезорка беспризорный,как будто в поисках врача.Открытый космос открываетнам глубину за глубинойи вихрь ветвями помаваетнад непокрытой головой…Но сердце сердцу знает цену,когда в арктическую дальФритьофу Нансену на сменуотчалил Амундсен Руаль.Схож с галактической омелой,возможно, был в минуту тунаш шар земной заиндевелый,закатываясь в темноту.А я подумал на террасе,придя со станции домой,о двуединой ипостасилюбви — с бедой.О том, что тоже закатиласьмоя судьба на трети двеи звездочкою закрепиласьдуша собрата в синеве.Чего у жизни не отнимешь,так это на погосте межзавороженных сосен финиш,бивак, рубеж.
«Ну не какой-нибудь залетный небожитель…»
Ну не какой-нибудь залетный небожительнепотопляемый, а без обиняковя слова вольного дружбан, верней, гонитель его в столбец стихов.Вдруг ветерок крепчал, едва всё удавалосьв четверостишии, блаженный, беговой —так слово вольное, таясь, перекликалось с другим в строке другой.Не потому, что там вдвоем им стало тесноот тавтологии, а чтобы в аккуратих перечла вдова, запомнила невеста и одобрял собрат.Чтоб с белого холма мерещилась излукас незаживляемой промоиной реки.Ведь слово вольное — надежная порука. И дали далеки.Там живность лепится к жилищу человека,считай, ковчежному, поближе в холода.И с целью тою же на паперти калека сутулится всегда.Когда смеркается — смеркается не сразу.Пока окрестности становятся тусклей,как бы холодных горсть сжимаешь до отказу рассыпчатых углей.Нет, весь я не умру — останется однакомерцать и плавиться в глазах в мороз сухойпоследний огонек последнего барака на станции глухой.2.1.2003