кровотечение, стерилизовать рану так хорошо, как только возможно, и зашить её. Видишь ли, она должна разделить наказание Донни, выступив орудием, которое гарантирует его постоянное уродство, которое первоклассный хирург может минимизировать. Будет повреждение нерва и нечувствительность. И каждый раз, когда она будет смотреть на него до конца их жизни, она будет частично упрекать себя за неспособность сопротивляться... сопротивляться тому, чтобы быть использованной таким образом. Мы понимаем, что если у нас не получится помочь ей, то любой из нас может быть следующим, кто разрежет собственное лицо. Мы помогаем. Она закрывает рану.
Кулаки Ардис разжимаются, и она опускает голову. Воздух вокруг неё разряжённый, как будто анализ слов перед их произнесением, при подслушивании тех, кто может вызвать Присутствие, которого она боится, истощает и её физические, и психические резервы.
Остаётся меньше часа темноты, а ночь всё ещё, кажется, надвигается, погружая холмы, снимая дома с якоря, чтобы они плыли по течению. Это ощущение – ничего больше, чем отражение состояния моей души; изменение в моём представлении реальности, того, что возможно, а что нет, то, что на минуту практически снимает меня с якоря.
Если я понимаю Ардис, то Присутствие, которое проникло в мой сон и пыталось изучить архивы моей памяти – больше, чем читатель. Он в её случае контролёр огромной силы и ещё большей жестокости, деспот-кукловод. Начав пять лет назад, он превратил «Уголок Гармонии» не совсем в тюрьму и не в пределы империи, а в карманную вселенную, сходную с первобытным островом, на котором бог вырезал в камне требования абсолютного повиновения, с отличием в том, что это ложное божество способно жестоко принуждать к выполнению команд. Оно проникло в восставшего Донни и заставило изувечить себя и после этого вошло в Дениз и, используя её руки, убедилось в том, что лицо Донни всегда будет свидетельствовать об ужасных последствиях неповиновения.
Ранее, когда Добрый Донни превратился в Злого Донни, Присутствие, должно быть, проникло в него и захватило контроль. Я вдруг начал говорить не со вторым «я» механика и менее обаятельной личностью, а с совершенно другой индивидуальностью, с кукловодом.
На станции техобслуживания не было телевизора, и Донни был в полном сознании, когда им внезапно овладели. У меня нет полного понимания того, как передвигается Присутствие и как оно занимает место в чужом разуме. Просмотр телика всё же может не являться приглашением для этого особого проклятья – однако, проводить много времени за просмотром телевизионных реалити-шоу о жизни знаменитых семей в дикой природе с гориллами – не лучшая идея.
Я также понимаю, что под «своей личной частной дверью» Ардис подразумевает дверь в её душу. На секунду она подумала, что чувствовала её открытой.
Они живут в непрекращающемся ожидании, что в них проникнут и будут контролировать. Как они смогли сохранить здравый ум на протяжении пяти лет – за гранью моего понимания.
Хотя я предполагаю, что Ардис сказала столько, сколько отваживается говорить, она поднимает голову и продолжает, говоря спокойно, голосом, который мог бы показаться усталым, если бы я не знал об усилиях, которые требуются от неё, чтобы извлекать эти звуки.
– Моя невестка, Лаура – Хармони, но её фамилия в замужестве – Джоргенсон. У неё со Стивом, её мужем, трое детей. Средний был мальчиком, которого звали Максвелл. Мы звали его Макси.
Я отрезвлён её способностью сохранять голос без драматической окраски и, по-видимому, также внутреннему подавлению эмоций, которые должны разжигать эти откровения. Её напряжение наводит на мысль, что на каком-то уровне Присутствие всегда знает об общем настроении каждого подданного в своём маленьком королевстве. Возможно, оно извещается о вероятности неповиновения, когда один из них становится эмоционально возбуждённым немного больше обычного, похоже на то, как наши национальные спецслужбы применяют компьютеры для прослушивания миллионов телефонных звонков, не слушая каждый обмен репликами, но проводя сканирование в поисках определённой комбинации слов, по которым можно установить разговор между двумя террористами.
– Макси всегда выглядел незаурядным. Прелестный малыш, потом великолепный двухлетка. С каждым годом всё больший красавец. Ему было шесть лет, когда всё изменилось. Ему было восемь, когда мы узнали, что уровень красоты, если он слишком высок, приводит к зависти и требует устранения того, чей внешний вид вызывает нарушение.
Её способность говорить о детоубийстве такими безлики словами и в таком сдержанном тоне показывает, что за три года, прошедшие с убийства Макси, она разработала и отточила техники самообладания, с которыми я никогда не смог бы тягаться. Она сверхъестественно невозмутима, всё возбуждение подавляется, это то, что она должна делать, чтобы выжить, сейчас – чтобы спасти свою дочь.
Она говорит:
– У Шерли Джексон[35] есть рассказ «Лотерея», который поднимает вопрос ритуального забивания камнями. Каждый в городе согласится с тем, что что-то возмутительное и морально невыносимое может казаться нормальным, необходимым для общественного порядка и возможностью для сплочения общества. Те, кто участвуют в этой лотерее, поступают так по своей воле. Когда кто-то, слишком прелестный, должен быть устранён из «Уголка», участвуют все, один за другим, включая и самого Макси, но добровольно – никто.
Ужасающая сцена, которую она описывает с такой сдержанностью, пугает меня так, как ничто и никогда.
Я невыразимо благодарен, что неуязвим к силе этого таинственного Присутствия. Но затем я молюсь, что я действительно неуязвим, потому что со второй попытки кукольник может найти способ открыть мою личную частную дверь.
Рассказывая теперь шёпотом, Ардис говорит:
– Здесь всего лишь камни считаются недостаточными. Применяется большая фантазия. И в отличие от рассказа Джексон, жертвоприношение проводится не рационально, а с целью увеличить продолжительность события, как тебе, возможно, понравится посмотреть хороший бейсбольный матч, продолженный на несколько дополнительных подач для того, чтобы усилить драму и максимальное удовлетворение.
Мои ладони потеют. Я вытираю их о свои джинсы перед тем, как поднять пистолет с колен.
– За три года больше не было другого человека, чьё появление могло стать причиной такого нарушения, – сообщает мне Ардис. – До недавнего времени. Члены нашей семьи начали выражать зависть по поводу растущей красоты дочери, и ей, и мне. Конечно, я имею в виду, что эта зависть выражается другому, для кого они вынуждены говорить.
У меня сотня вопросов, но прежде чем я успеваю сформулировать хоть один, Ардис поднимается со стула и просит меня пойти с ней.
Она открывает парадную дверь и ведёт меня внутрь.
Я на секунду осторожно огладываюсь на затенённое крыльцо и на более глубокий мрак за ним. Когда я закрываю дверь, я задвигаю засов, так как, кажется, сама ночь может ожить как дикий зверь и протиснуться через порог в наше бодрствование.
Я следую за ней вдоль коридора в безукоризненно чистую кухню.
По моему опыту, всё в «Уголке Гармонии» просто сверкает. Тяжёлая работа, должно быть, необходима, чтобы освобождать их рассудок от продолжающихся болезненных размышлений об их безнадёжной ситуации. Пристальное фокусирование на том, что они могут контролировать – например, чистота их домов и предприятий – наверняка является одним из нескольких способов, с помощью которого они могут не дать погаснуть последним уголькам надежды.
В свете кухни я обнаруживаю, что Ардис Хармони красивая. Ей, вероятно, скоро стукнет сорок, кожа её лица чистая как день, а её глаза цвета creme de menthe[36], такого тёмного зелёного, что я бы не подумал, что глаза такими могут быть вообще. В противоположность этому безупречная кожа отмечена «гусиными лапками», но эти крошечные морщинки кажутся мне не свидетельством возраста, а мужества и стальной силы воли, с которыми она сталкивается каждый день в «Уголке», и даже сейчас её глаза щурятся, а рот крепко сжат в решительности.
Она тянет меня к раковине под окном, из которого виден больший дом, стоящий на холме за этим. Как и раньше, освещены некоторые окна на втором этаже этой грандиозной резиденции.
