Колумб внимательно осмотрелся кругом, желая убедиться, что никто не может его услышать, затем, понизив голос почти до шопота, ответил тоном, доказывающим полное доверие к своему юному собеседнику:
— Вы знаете, дон Луи, с какими людьми нам приходится иметь дело. Пока мы будем вблизи берегов, я ни минуты не могу быть спокоен, что они, то-есть то или другое из наших малых судов не уйдет от нас, укрывшись в одном из мелких портов ночью, чтобы затем вернуться домой.
— Но неужели вы считаете Мартина-Алонзо способным на такой поступок? — воскликнул дон Луи.
— Нет, из трусости или из боязни он никогда не сделал бы этого: это испытанный, бесстрашный и отважный моряк, на которого вполне можно положиться. Но Пинсон не может всего видеть и за всем уследить, а главное, никакие силы не в состоянии удержать обезумевший от страха и возмутившийся экипаж; их много, а он — один. Я не поручусь даже и за наш экипаж, несмотря на всю мою громадную власть, несмотря на то, что я не спускаю с них глаз; вот почему я не могу открыто и искренно ответить на ваш вопрос. Мой ответ испугал бы наших моряков. Но вам лично, дон-Луи, я скажу, что наше плавание никогда еще не имело себе подобного как по дальности расстояния, так и по безлюдности пути. Однако, не будем больше говорить об этом.
В восемь часов утра эскадра вышла из Сальто, и лишь когда стемнело и высоты Палоса окончательно скрылись из вида, взяли курс к югу. Суда были небыстроходные, а так как всем было известно, что плавание будет дальнее, то никто не помышлял о скором его окончании. Две морских мили в час, то-есть, приблизительно, шесть английских миль, считалось в то время хорошим ходом для судна, даже при попутном ветре.
— Вот заходит солнце и как будто тонет в волнах Атлантического океана, — сказал Колумб, обращаясь к неразлучному с ним дону Луи. — Но вы знаете, конечно, сеньор Гутиеррец, что оно не тонет в море, а продолжает свой путь и после того, как скроется от наших глаз. Это еще раз подтверждает мою теорию, что земля кругла.
В это время двое матросов работали неподалеку от двух собеседников над починкой перетершегося каната; услышав слова адмирала, они, на время прервав работу, стали прислушиваться. Один из этих матросов был Пэпэ, другой, человек лет под пятьдесят, смотрел настоящим морским волком; он был невысокий, коренастый, с сильными мускулистыми членами, с несколько грубым, угловатым, но умным лицом, на котором можно было прочесть добродушие, смышленность и упорную волю.
— А на чем основываете вы, сеньор Христофор, предположение, что солнце, скрывшись от нас, продолжает свой путь, освещая другие страны? — спросил между тем дон Луи.
— На чем? — повторил Колумб. — На том, что было бы бессмысленно, чтобы в продолжение целой половины суток свет и тепло, изливаемые этим светилом, пропадали бесплодно. Затем, разве мы не видим и не знаем, что солнце, зашедшее для нас, еще светит на Азорских островах, что Грецию и Смирну оно озаряет на час или полтора раньше, чем мы его увидим? Вот почему я думаю, что, покинув нас, солнце осветит Катай, а поутру, покинув его, появится у нас на востоке. Словом, я убежден, что то, что так быстро, то-есть в течение всего одних суток, делает солнце, совершим и мы с нашими каравеллами, только в более долгий срок.
— Таким образом, вы уверены, что земля кругла, и что успех вашего путешествия обеспечен?
— Безусловно. И мне было бы крайне прискорбно думать, что среди людей, составляющих наш экипаж, есть хоть один, который не думает так, как я. Да, вот, кстати, два матроса; они, вероятно, слышали наш разговор. Мы порасспросим их и узнаем мнение людей, привычных к морю и хотя не ученых, но смышленных и рассудительных. Это, кажется, Пэпэ?
— Так точно, сеньор.
— У тебя честное и прямое лицо, и я уверен, что на тебя можно положиться. А ты, как видно, давно дружен с морем, — заметил Колумб, обращаясь к другому. — Такие люди, как вы двое, мне нужны в этом деле. Как тебя звать?
— Приятели зовут меня Санчо, сеньор, когда не особенно церемонятся или спешат, а в свободную минуту или когда они хотят выказать вежливость, то прибавляют еще и Мундо, так что в общей сложности выходит Санчо-Мундо.
— Мундо[30]. Это огромное имя для такого низкорослого человека, — засмеялся Колумб. — Удивляюсь, что у тебя хватает смелости носить такое громкое имя.
— Я и то говорю товарищам, что это не имя, а титул, — сказал матрос.
— Без сомнения, — согласился с ним Колумб, — и твои родители тоже звались Мундо?
— Не могу вам сказать, сеньор, как они звались: я никогда не знал об этом; добрые люди нашли меня у дверей доков в корзинке, и так как передо мной лежал весь широкий мир, то они прозвали меня Мундо.
— А давно ты сделался моряком? — спросил адмирал.
— Да с тех пор, как я себя помню. Меня, вероятно, еще с корзинкой снесли на судно, и первые шаги свои я научился делать на палубе каравеллы; я до того сроднился с морем, что на суше меня тошнит, и всякий аппетит пропадает! — ответил Санчо-Мундо.
— А какими судьбами ты попал сюда, на мое судно? — спросил Колумб.
— Могуерские власти послали меня участвовать в экспедиции, полагая, вероятно, что это путешествие самое подходящее для меня: оно будет продложаться бесконечно долго или же вовсе никогда не окончится.
— Превосходно! Значит, и на тебя я могу рассчитывать, как на верного и надежного товарища в случае нужды! — сказал адмирал.
— Скажу одно, сеньор: опасностей и трудностей я не боюсь, а они меня боятся!
— Молодец! — воскликнул дон Луи.
Адмирал только улыбнулся, затем, приняв свой обычный серьезный и внушительный вид, удалился в сопровождении своего секретаря в свою каюту.
— Удивляюсь я, право, Санчо, — сказал Пэпэ по уходе адмирала, — что ты даешь так волю своему языку в присутствии человека, облеченного чуть не королевской властью.
— Молод ты, Пэпэ, вот что! — отозвался Санчо. — Чего мне бояться адмирала? У меня ни роду, ни племени. Что он может мне сделать? Если даже и осерчает и прикажет повесить, то что из того? Когда- нибудь умирать все одно надо; у меня ни жены, ни детей; обо мне некому плакать, и мне не о ком жалеть. Что касается самого адмирала, то он или очень великий человек, или же просто жадный до почестей и хорошего житья и с этой целью сумевший провести и одурачить других. В том и другом случае мне незачем держать язык на привязи. Если он великий человек, то что ему от жужжанья такой малой мухи, как я? Если же он просто ловкач, то чего только не в праве сказать ему природный кастилец?
— Да какой же ты кастилец? Родина твоя корзинка, в крайнем случае — могуерские доки, а Могуер подвластен Севилье!
— Слушай, Пэпэ! Человек никогда не должен унижать себя! И раз Севилья подвластна Кастилии, то, следовательно, и мы с тобой кастильцы, вот что!
Глава XV
Так как ветер продолжал быть попутным, то суда эскадры довольно быстро двигались по направлению к Канарским островам. Особенно благоприятным для плавания оказалось воскресенье, так как в этот день прошли в течение двадцати четырех часов сто двадцать миль. В понедельник утром шестого августа Колумб весело беседовал, стоя на юте, с доном Луи, как вдруг увидел, что на «Пинте» подобрали паруса; такой маневр указывал на какую-нибудь аварию, и потому «Санта-Мария» быстро двинулась к ней на помощь.
— Скажите, пожалуйста, сеньор Мартин-Алонзо, — крикнул адмирал, как только оба судна достаточно близко подошли друг к другу, — по какой причине вы вдруг остановились на полном ходу?
— Судьбе так было угодно, дон Христофор, — отозвался Пинсон. — Руль нашей каравеллы сдвинулся с
