Фенимор Купер
Приключения Мильса Веллингфорда
Глава I
Я родился в долине, прилегающей к морю. Мой отец в молодости был моряком, и мои первые воспоминания связаны с историей его приключений, возбуждавшей во мне живой интерес.
Он служил во время революционной войны[1], о событиях которой он очень любил рассказывать.
Вследствие раны, полученной им на войне, на его лице остался шрам; не будь этого знака, отец был бы очень красив. Мать после его смерти находила, что этот шрам придавал ее мужу особенную прелесть. Но, насколько я помню, это было не совсем верно: шрам этот скорее искажал лицо отца, делая его неприятным, в особенности, когда он был в дурном расположении духа.
Отец умер на той самой ферме, на которой родился; она досталась ему в наследство после деда, английского эмигранта, купившего ее у голландского колониста, который, при расчистке лесов, успел только заложить ее фундамент.
Место это называлось Клаубонни.
Относительно происхождения подобного названия мнения расходились: одни находили, что «Клаубонни» голландское слово; другие с этим не соглашались, предполагая, что оно скорее индейского происхождения. Во всяком случае, недаром в этом наименовании было слово «бонни» (красивый), так как трудно было найти более красивую и в то же время более доходную ферму. В ней было триста семьдесят два акра[2] возделанной земли и лугов и более ста акров лесистых холмов.
В 1707 году дед построил на этом месте одноэтажный каменный дом. Затем родственники, жившие в Клаубонни, делали там всевозможные пристройки, по своему усмотрению, так что в общем образовалась масса хижин, разбросанных как попало, без всякого плана и симметрии. Но в главном доме сохранился вестибюль и подъезд, перед которым был луг с несколькими вязами.
При виде Клаубонни невольно приходила в голову мысль, что собственником ее должен быть зажиточный землевладелец.
Внешний вид благоустройства вполне соответствовал комфорту в доме. Правда, потолки были низкие, и комнаты маловаты, но зато в этих уютных комнатках бывало так тепло в зимнее время; летом же здесь ощущалась приятная свежесть; при этом поддерживалась постоянная чистота и порядок. Гостиная, коридоры и спальня были покрыты коврами. В главной гостиной (о слове «зало», насколько я помню, в нашем краю не имели понятия до 1796 года) стояла софа, покрытая ситцем, с хорошо набитыми подушками; занавеси были также из ситца.
К ферме примыкали виноградники и долины пахотной земли. Амбары, риги, все надворные строения были выстроены из прочного камня, как и главное здание.
Кроме доходов с фермы, у моего отца было еще четырнадцать-пятнадцать тысяч долларов, которые он привез с собою из морского плавания и поместил под залог недвижимого имущества. Затем мать принесла с собой в приданое семьсот фунтов стерлингов, также помещенных выгодно; таким образом, не считая двух-трех крупных землевладельцев да нескольких купцов, приехавших сюда из Йорка, капитан Веллингфорд слыл за самого зажиточного из всех жителей Ульстера. Не знаю, насколько правильно было подобное мнение; знаю только то, что лишь под отеческой кровлей я видел такое полное изобилие всего.
Правда, наше вино приготовлялось из смородины, но его вкус ничего не терял от этого; и в наших погребах его было припасено так много, что мы всегда могли пользоваться хорошим старым вином, простоявшим уже три-четыре года. Кроме того, у отца имелась про запас его собственная коллекция вин, к которой он прибегал в торжественных случаях.
Я помню, когда, бывало, к нам заезжал губернатор из Ульстера, Джорж Клинтон, сделавшийся впоследствии вице-президентом, то отец угощал его прекрасной мадерой.
Отец познакомился с матерью в Клаубонни, когда он там лечился от ран; это время осталось для нее дорогим воспоминанием, в силу которого она находила, что шрам, изборождавший левую щеку отца, так шел к нему. Сражение, в котором был ранен отец, произошло в июле 1780 года, а осенью того же года состоялась и свадьба родителей.
Отец более не служил на море до моего рождения. Потом он опять поступил на службу и совершил на капере[3] несколько удачных крейсировок; потом обзавелся бригом[4], которым самостоятельно управлял до 1790 года.
Внезапная смерть моего деда заставила его вернуться на родину. Капитан (моего отца все называли так), как единственный сын, получил после деда все недвижимое имущество; что же касается шести тысяч фунтов стерлингов, то они достались моим двум, вышедшим замуж, теткам, проживавшим по соседству с нами.
С тех пор отец навсегда распрощался с морем и жил постоянно на ферме. Нас было пять человек детей, из которых остались в живых моя сестра Грация и я. Когда умер отец, мне было тринадцать лет, а Грации — одиннадцать. Отец умер в 1794 году; причиною его смерти был несчастный случай.
В нашей долине находилась мельница, на том месте, где протекает небольшая речка, впадающая в реку Гудзон. Для отца было большим удовольствием проводить время у этой мельницы. Устройство ее на нашей земле было для него очень выгодно. Отсюда развозилась мука по окрестностям за несколько миль, а хлебными отбросами отец пользовался для откармливания свиней и быков. Это местечко служило, так сказать, центром торговли, так как сюда свозились все произведения фермы, которые отправлялись в город на маленькой шлюпке каждую неделю.
Целыми днями отец оставался у мельницы или на берегу реки, наблюдая за работами и делая распоряжения относительно оснастки судна и ремонта мельницы. Иной раз ему приходили в голову, действительно, хорошие мысли; но, при всей своей изобретательности, он не был хорошим механиком, хотя и не сознавался в этом. Однажды он придумал новый способ останавливать колесо мельницы и приводить его в действие по собственному желанию. В чем именно и состояло это изобретение, так я и не узнал: в Клаубонни никогда никем не упоминалось о нем после несчастного случая. Отец начал развивать перед работником свою новую мысль и способы применения ее на практике. Чтобы доказать, до какой степени он был в себе уверен, он остановил колесо и лег на него, посмеиваясь над своим слушателем, который неодобрительно покачивал головой, видя такую неосторожность своего господина. В это самое время вдруг сорвалась одна из пружин, сдерживающих колесо; вода хлынула, и колесо начало вертеться, унося за собою отца. Я был свидетелем этой ужасной сцены.
Это было первое серьезное несчастье в моей жизни; я никогда не мог себе даже представить, что подобная вещь может случиться. Несколько месяцев это зрелище не переставало стоять передо мною. До сих пор я не могу хладнокровно вспомнить об отчаянии, овладевшем матерью.
Несмотря на то, что время сглаживает всякое страдание, мать никогда не могла вполне оправиться от удара. Здоровье ее все ухудшалось, и, спустя три года после катастрофы на мельнице, она была похоронена рядом с отцом.
За месяц до ее смерти мы с Грацией уже знали, что нам грозит новое несчастье.
Незадолго до ее смерти пастор Гардинг подвел нас по очереди к изголовью умирающей.
— Добрый Гардинг, — сказала она ослабевшим голосом, — обращаюсь к вам с просьбой, не покидайте их в трудные минуты их жизни, и особенно теперь, когда все так сильно запечатлевается в их молодой душе.
После смерти отца мне еще не приходилось осведомляться, в каком состоянии находилось его имущество. Мне говорили о завещании и о формальностях, которые надо было исполнить.
Наконец, мистер Гардинг сообщил нам о положении дел и о своих намерениях относительно нас обоих.
