нельзя было ни пустить в ход бумажных фабрик, ни производить на них дальнейшей работы. Я должен был помогать Р. Л. при выполнении этого важного и очень спешного поручения. Бывший доверенный банка В. Т., который уже работал в Берлине в советском посольстве в качестве моего сотрудника в октябре 1918 г. и которому и Р. Л. очень доверял, должен был провожать нас в Финляндию по исполнению того же поручения. Вся поездка должна была продолжаться от 2 до 3 месяцев.
В то время я занимал видное место в ревизионной комиссии текстильного треста «Центротекстиль»; с большим трудом удалось мне испросить у означенной комиссии отпуск на несколько месяцев. И теперь предстояло со всей энергией преодолеть все трудности, стоявшие на пути и выполнить бесчисленные формальности, связанные с нашим отъездом из Москвы. Мы получили целый ряд мандатов от Народного Комиссариата Торговли, Высшего Совета Народного хозяйства, от Главного Управления бумажной промышленности и, наконец, 15 февр. 1919 г. выехали из Москвы в Петербург. Нас ехало четверо: инженер Р. Л., я, В. Т. и его жена. Никто не провожал нас, ибо мы не хотели возбуждать чьего-либо внимания.
В Петербурге нужно было хлопотать о разрешении на выезд из России и въезд в Финляндию. Трудности казались непреодолимыми, так как существовавшие в то время между Финляндией и Россией отношения можно было рассматривать по меньше мере как разрыв дипломатических сношений. На финско-русской границе, находящейся от Петербурга приблизительно в 40 минутах езды по железной дороге, каждый день происходили перестрелки между солдатами пограничной стражи. Во всяком случае, проехать в Финляндию легально с советским паспортом было невозможно.
Что было делать? Найти выход было очень трудно. В петербургском бюро комиссариата иностранных дел нам намекнули, что — так как мы едем по служебным делам — Наркоминдел нам будет визировать любой иностранный паспорт, снабженный нашей фотографией, который мы представим в канцелярию. Само собой разумеется, достать такой иностранный паспорт должны были мы сами. Наркоминдел в этом отношении помочь нам не может.
Это было достаточно ясно. Мы посоветовались друг с другом и хотели было отказаться от всей этой авантюристской и рискованной поездки. Но мы уже сидели между двумя стульями. Что же, Красин доверил нам весьма конфиденциальное и важное поручение, а теперь мы хотим отказаться от его выполнения из-за «чисто технических трудностей»! За это нас в Москве, наверное, по головке не погладили бы, а может быть даже устроили бы из этого ловушку! Ведь нетрудно же было бы объяснить наш отказ от поездки знаменитым «злостным саботажем».
Что ж нам оставалось делать? Так или иначе, но ехать было необходимо. С другой стороны, перспектива свободно дышать несколько месяцев вне условий московской жизни, возможность насытить свой голод и пожить в тепло натопленной комнате — вся жизнь заграницей манила к себе. Всего этого в то время обыкновенный обыватель, средний советский служащий был лишен. Мало того, что скудного советского жалованья едва хватало на покупку самых необходимых продуктов, советские служащие должны были еще бегать верстами в жестокую стужу из дома на службу, так как немногие извозчики были невероятно дороги и для них недоступны, а трамвайного сообщения почти не существовало. Зимой 1918/1919 г. советские служащие в Москве сидели в совершенно нетопленных конторах, в шубах или теплых пальто, в шарфах и галошах, и работали застывшими от холода пальцами.
От этого всего хотелось бежать. Для буржуазии существовало только одно положение: «Спасайся кто может». Видные партийные деятели, а также принадлежащие к партии советские служащие, занимавшие ответственные посты, и в Москве пользовались автомобилями, пролетками или санями, у них и в Москве были топленные квартиры и достаточное количество продуктов. Официальное жалованье было ничтожным даже у этих советских сановников, но это и не играло роли — главное был паек, который включал не только съестные припасы, но и карточки на обувь и одежду.
Мы колебались между различными соображениями, так как у каждого из нас была тяжелая забота не только о себе, но и о своей семье. Мы решили, наконец, последовать «тонкому намеку», который был нам дан Наркоминделом в Петербурге и достать иностранные паспорта, но выставленные на наши настоящие имена. Мы успокаивали себя тем, что мы фактически не совершали ничего предосудительного, противоречащего нашей совести, ибо мы действовали не по свободной своей воле, а под давлением непреодолимых обстоятельств. Жизнь все перевернула вверх дном, и даже мирный обыватель, не заинтересованный в политике, становился против своего желания авантюристом.
После долгих поисков нам удалось познакомиться с австрийским ротмистром Ю., который стоял тогда во главе комиссии по эвакуации из России австрийских военнопленных. Мы объяснили ему наше положение и просили его выдать нам паспорта, выставленные на наше имя и удостоверяющие, что мы в качестве членов императорско-королевской австро-венгерской Миссии по делам военнопленных едем по служебному поручению заграницу.
Австро-венгерская Миссия военнопленных была причислена в свое время к секции «Б» датского посольства в Петербурге, так как во время войны Дания приняла на себя обязанности защиты австро- венгерских интересов в России. Само же датское посольство покинуло уже давно Петербург вместе с другими посольствами и миссиями. Остался только представитель австро-венгерской Миссии по делам военнопленных, австрийский ротмистр Ю. После долгих разговоров ротмистр Ю. изъявил готовность выставить нам такие паспорта. О том, что мы советские служащие и едем по поручению советского правительства, мы ему, разумеется, не сообщили, но он, вероятно, догадывался, что мы не обыкновенные беглецы.
Каждый из нас получил большой консульский паспорт с датским, английским, французским и русским текстом, в котором датское посольство, «Секция Б», в лице ротмистра Ю. удостоверяла, что предъявитель паспорта является членом императорско-королевской австро-венгерской Миссии по делам военнопленных и по служебному поручению едет из Петрограда в Вену через Гельсингфорс, Стокгольм, Копенгаген и Берлин.
В паспортах, снабженных нашими фотографическими карточками, были указаны наши настоящие имена и фамилии. Мы отправились с этими консульскими паспортами к начальнику Петербургского Бюро Наркоминдела, тов. Шкловскому, и тот, выслушав нашу историю, наложил на них визу на выезд из России.
Кроме того, мы выхлопотали от военного комиссариата особый пропуск через русско-финскую границу, так как вся местность к северу от Петербурга была объявлена на военном положении, и, наконец, достали из канцелярии «Северной Трудовой Коммуны», во главе которой стоял тов. Зиновьев, бумагу для предъявления пограничному комиссару в Белоострове с предписанием оказывать таким-то проезжающим «австрийцам» всякую защиту и содействие.
Таким образом, как будто, была улажена вся паспортная сторона дела. Но этим не устранялись еще финансовые трудности. По письменному ордеру Красина инженер Р. Л. получил в Государственном банке в Петербурге один миллион царских рублей, предназначавшийся для покупки запасных частей. Но что предпринять с царскими рублями, как препроводить без опаски такую крупную сумму в Финляндию для обмена на твердую валюту? Против запрета на вывоз рублей из России мы могли считать себя защищенными нашими мандатами. Но мы должны были быть готовы к тому, что и финские власти могут подвергнуть нас обыску. Может быть, существовал запрет на ввоз царских рублей в Финляндию, а если и нет, то мы не знаем в каком размере можно было ввозить их туда. Обо всем этом мы нигде не могли узнать с достоверностью. Во всяком случае, брать с собой деньги было опасно, и мы должны были искать каких- либо иных путей для верного провоза денег через границу.
С большим трудом удалось разрешить этот вопрос. Р. Л. уплатил 800.000 руб. одному оставшемуся в Петербурге иностранному учреждению, которое имело своих представителей в Гельсингфорсе и Стокгольме, и получил соответствующую квитанцию в уплате денег. Это учреждение обязалось выдать Р. Л. уплаченную им сумму в Гельсингфорсе или Стокгольме, по его желанию, в тех же царских рублях за вычетом 5 % комиссии. Остальные 200.000 руб. Р. Л. переслал другой оказией в финский банк в Гельсингфорсе, куда деньги хотя и действительно были внесены через два месяца на имя Р. Л., но которые тем не менее никогда не были ему выплачены и остались навсегда в банке, так как за это время все операции с царскими рублями в Финляндии были запрещены.
Одновременно мы узнали, что советское правительство разрешило швейцарскому посольству в Петербурге с тогдашним послом Жюно во главе, а также с прежним послом Ожье и целым рядом других проживавших в России швейцарцев, беспрепятственно выехать из Петербурга в Финляндию. Мы
