высказался в пользу разделения Германии, наверняка зная, что вызовет этим по меньшей мере недоумение в рядах сотрудников департамента. Ну так что ж, его просто перевели в азиатский отдел, а историю забыли. Во всем же остальном он был очень приятным и весьма популярным человеком как в Уайтхолле среди сослуживцев, так и в Суррее среди сограждан — он ведь по нескольку часов каждый уик-энд тратил на дела благотворительности. Обожал горнолыжный спорт. Ежегодно брал весь отпуск целиком и проводил все шесть недель зимой в Швейцарии или Австрии. Только раз, кажется, съездил в Германию, припомнил Смайли, вместе с женой, четыре года тому назад.
Вполне естественно было ожидать от Феннана, что во время своей учебы в Оксфорде он примкнет к левым. Это были недолгие времена коммунистической идеологии в университете, а он по природе своей был человеком горячим и совестливым. В Германии и Италии пришел к власти фашизм, Япония вторглась в Маньчжурию, в Испании поднял мятеж Франко, Америка катилась в болото экономического кризиса, да еще вдобавок в Европе поднялась волна жуткого антисемитизма. Феннану во что бы то ни стало надо было найти выход своей ярости, гневному неприятию существующего порядка. А компартия тогда пользовалась уважением: неудачи политики лейбористов и коалиционного правительства убеждали многих интеллектуалов того времени, что только коммунисты смогут эффективно противостоять фашизму и капитализму. Все были возбуждены, в воздухе носились идеи братства, которые должны были прийтись одинокому и экстравагантному Феннану по душе. Все говорили об Испании, и некоторые действительно туда поехали — как Корнфорд из Кембриджа, поехали, чтобы никогда больше не вернуться.
Смайли мог себе представить, каким был в те годы Феннан — капризным, переменчивым и одновременно серьезным и искренним. Он ведь в отличие от окружающих был человеком опытным и много больше их видавшим — ветеран среди кадетов. Родители у него к тому времени уже умерли. Отец оставил ему кое-какие деньги. Не такие уж большие, но все же достаточные, чтобы помочь ему окончить Оксфорд и защитить от холодных ветров нищеты.
Смайли припомнился один эпизод из короткого периода их общения — вроде бы один из многих, но он наиболее сильно раскрывал Феннана.
По существу ведь тогдашнюю их беседу можно назвать таковой лишь условно. Смайли лишь изредка задавал вопросы, говорил же в основном Феннан, красноречиво, быстро, уверенно: «Пик популярности коммунистов пришелся на тот день, — вспоминал он, — когда пришли шахтеры. Ну, вы, возможно, тоже помните, горняки из Ронты, и товарищам мнилось, что это спустился с гор сам воплощенный дух Свободы. Это был марш голодных. А членам группы у нас на факультете и в голову не приходило, что те люди действительно могут быть голодными, мне же вот пришло. Мы наняли грузовик, девушки натушили мяса с овощами, тонны такого непритязательного блюда. Мясо закупили на базаре у одного сочувствующего мясника, купили задешево. Мы поехали на своем грузовике навстречу марширующим. Они поели тушеного мяса и пошли дальше. Знаете, мы им не понравились, они нам не верили. — Он усмехнулся. — Они были такие низкорослые, такие худенькие — это я запомнил лучше всего, — маленькие и чумазые, прямо эльфы. Мы все надеялись, что они что-нибудь такое запоют — что ж, они запели. Но только не для нас — для себя. Вот так я впервые повстречался с жителями Уэльса. Эта встреча помогла мне понять лучше мой собственный народ — я ведь еврей, вам ведь это известно?»
Смайли кивнул тогда утвердительно: да, мол, известно.
«Они тогда не представляли, что им делать дальше после того, как голодный марш прошел мимо. Что делать дальше, когда мечта уже сбылась? Они поняли наконец, почему компартия недолюбливает интеллектуалов. Я думаю, мне кажется, они осознали всю дешевизну, весь фарс своего поведения и им стало стыдно. Стыдно за то, что они спят на чистых простынях, в удобных комнатах, что животы у них набиты доброкачественной пищей, стыдно за свои умные эссе и горячие споры, с массой всяких умных слов и терминов. Стыдно за свои таланты, за свое остроумие. Они часто толковали о том, как Кир Харди научился скорописи, рисуя кусочком мела на стене угольного забоя, знаете? Представьте, им было стыдно, что у них-то есть бумага и карандаши. Но ведь выбросить бумагу и карандаши тоже не дело, не правда ли? Вот это-то я и понял тогда. И вышел из рядов компартии, наверное, тоже поэтому».
Смайли вспомнилось еще, как он хотел расспросить тогда Феннана поподробнее о том, что же он сам чувствовал при встрече с шахтерами, но Феннан уже продолжил свой монолог, подробнейшим образом рассказывая о причинах и обстоятельствах своих поступков: «Я решил тогда, что мне вовсе не по пути с коммунистами такой формации. Они были не мужчинами, а детьми, мечтавшими о кострах Свободы, о том, что именно они «построят новый мир» для всех остальных, хотят они этого или нет, — один, общий, для всех. Они то отправлялись через Бискайский залив на «белых конях» освободителей, то с детским великодушием покупали пиво для голодающих эльфов из Уэльса. У этих детей не было сил противостоять магическому сиянию коммунистического солнца на Востоке, и они покорно поворачивали туда свои взъерошенные головы. Они любили друг друга и думали, что любят человечество, они враждовали друг с другом и считали, что бросают вызов всему миру.
Очень скоро я научился принимать их такими, какими они были на самом деле: смешными и трогательными. Лучше бы уж они вязали носки солдатам. Глубокая пропасть, лежавшая между их мечтой и реальностью, заставила меня повнимательнее приглядеться и к той, и к другой. Обратив всю свою энергию на чтение философской и исторической литературы, я обнаружил, к своему удивлению, что марксизм с его чистой интеллектуальной схоластикой может даже доставлять мне удовольствие и умиротворять. Я любовался его интеллектуальной безжалостностью, удивлялся бесстрашию этого учения, его академической перестановке традиционных ценностей с ног на голову. Так что именно это, а не членство в партии в конечном счете придавало мне силы в моем одиночестве в этом мире. Философия, требовавшая от адептов полного самопожертвования во имя осуществления недостижимой цели, — вот что и вдохновляло, и унижало меня… Ну, а когда со временем я наконец обрел успех, процветание и свое место в жизни, то не без сожаления отвернулся от этого сокровища, которое уже перерос и с которым вынужден был расстаться там, в Оксфорде, вместе с днями своей юности».
«Да-а, достаточно убедительно он все это рассказывал, — подумал Смайли. — Но было, было что-то еще такое, что он не решился выложить. Что-то очень важное… Н-да…»
Смайли упрекнул себя за то, что слишком далеко увело его воображение, и поток размышлений послушно повернул к более близким событиям: «Есть ли хоть какие-то свидетельства связи между происшествием на Байуотер-стрит и смертью Феннана? — задал он себе вопрос. — Ничто, кроме того, что они произошли друг за другом, не говорит о том, что это звенья одной цепи».
И все же совсем не случайно он позвонил в собственную дверь, а не стал вставлять ключ в замок; опыт ли сработал, интуиция, шестое чувство — называйте, как угодно. Однако, с другой стороны, где же оно было, это самое чувство, когда убийца стоял, поджидая его в темноте, и держал в руке обрезок свинцовой трубы?
Воображение, чувство — обратимся-ка лучше к логике, к тому, с чего все началось, к беседе. Что же в ней было такое, что она закрутила этакую цепь событий? Да, да, ну, конечно, беседа-то проводилась в неформальной обстановке — что правда, то правда. Прогулка по парку ведь скорее напоминала времена Оксфорда, чем Уайтхолла. Прогулка в парке, кафе в Миллабэнк, доверительная, спокойная беседа — что там говорилось — процедура для органов весьма необычная. Ну, и что же из всего этого можно заключить? Так-так-так… Служащий Форин Оффис, прогуливаясь в парке, серьезно, честно, задушевно разговаривает с анонимным маленьким человечком… Разве только вот человечек не был для кого-то таким уж анонимным!
Смайли быстро взял со столика книгу в бумажной обложке и принялся записывать карандашом на листке для заметок в конце книги:
«Допустим, хотя не располагаем для такого заявления никакими доказательствами, что убийство Феннана и покушение на убийство Смайли действительно связаны одно с другим. Какие обстоятельства связывали Смайли и Феннана до того, как он был убит?
1. До того как я встретился с Феннаном с целью проведения с ним профессиональной беседы, 2 января с.г., я никогда раньше с ним не виделся, лишь ознакомился с материалами досье на него, имевшегося в департаменте, и навел некоторые справки.
2. 2-го же января я отправился на беседу с ним в такси без сопровождающих. Представители Форин Оффис организовали подготовку для официальной беседы с представителем органов госбезопасности, но не могли знать, подчеркиваю это особо, кто именно будет проводить беседу. Таким образом, Феннан не
