чтобы ополоснуть лицо и руки, но, увидев, что море мотает волной мертвого детеныша дельфина, плюнул и полез на волнолом.
Как ни тянул он резину, но было всего лишь тринадцать тридцать, а барабаны стучали все сильнее и сильнее. Его уже не интересовало ничего – ни циклопические постройки, ни таинственные боксы, его интересовала только выпивка. И, швырнув в песок окурок, он почти побежал к башне.
На кухне, облизывая пересохшие губы, он дрожащими руками смешал в стакане водку и выпил залпом. По жилам растекся огонь.
Глава 6
Он сидел на кухне, спокойный, умиротворенный и, подняв ноги на стол, пускал в потолок струйки пахучего дыма.
Алкоголь, который довел его до нынешнего состояния, имел свойство на время собирать его в единое целое из медузы, выброшенной на берег и дрожащей на ветру, снова превращать в человека.
Он сидел и вспоминал, для воспоминаний было много времени, может быть, даже слишком много.
Его жизнь сломалась вовсе не шесть месяцев назад, когда он вылетел из университета. В течение пяти лет до того она постоянно давала многочисленные трещины по всему полю и потеря работы оказалась просто последним толчком, обрушившим разрозненные куски вниз.
Жена ушла от него не из-за его пьянства. Просто однажды на даче у приятеля, где они что-то там праздновали, он не вовремя проснулся ночью и застал ее в сарайчике, среди всякого хозяйственного инвентаря, вместе с хозяином – со спущенными штанами.
Тогда его посетил первый из его приступов безумия. Он слабо помнил в деталях, что произошло. Он помнил только крики, мечущиеся фигуры и звон битого стекла. Его потом месяцами преследовал вид голой, окровавленной груди жены, мотающейся в пятнах электрического света, вспыхнувшего в окнах дачи.
Жена исчезла вместе с трехлетним сыном и больше уже не появились никогда. Он был плохим отцом, и воспоминания о ребенке не мучили его по ночам. Но ярость мучила.
Приятель долго лежал в больнице со сломанным носом, челюстью, ключицей, рукой и тяжелым сотрясением мозга. Однако, заинтересованных в том, чтобы вынести из дачи сор не нашлось и последствий не возникло.
Он стал пить намного больше и стал бывать буен во хмелю. Но, применяющий насилие, имеет все шансы испытать его на своей шкуре, а он не был настоящим бойцом. Поэтому такие вещи, как выбитый зуб или рассеченная бровь стали обычным явлением в его жизни. А ведь он привык считать себя добродушным, интеллигентным человеком и, рассматривая себя в зеркале по утрам, со страхом думал, - «Да что же со мной произошло?»
Он начал жестко контролировать себя, ограничил выпивку, следил за языком, не распускал руки. Но приступы ярости отнюдь не стали реже. Они даже приобрели особую, лютую интенсивность. В этот период в его жизни произошла цепочка странных, необъяснимых событий.
Однажды его мать, которая поддерживала отношения с женой, привела к нему его сына. Он расстарался, как мог. Он накупил сладостей, он тормошил малыша, играл с ним, смеялся. Но малыш смотрел букой и в какой-то момент, оттолкнув его, крикнул – «Отстань, ты плохой!» - Он сел на ковер и крепко зажмурил глаза. Злость ослепила его – дрянь, выродок, материнские гены. Разумеется, он сдержался. Разумеется, он снова заулыбался, и все закончилось более или менее хорошо. Но на следующий день малыш заболел тяжелой пневмонией, едва не умер. Он насмерть перепугался, он бегал по докторам, доставал лекарства, испытывая при этом лютую ненависть к жене, с которой ни разу не пересекся в больнице – за малышом ухаживала бабушка. Через месяц его жена оказалась в психоневрологическом диспансере с алкогольным психозом, хотя раньше никогда пристрастием к выписке не отличалась, еще через месяц ее прооперировали по поводу рака матки.
Его коллега, один из тех, кто был на даче в ту злополучную ночь, позволил себе неуместное воспоминание в курилке, и на следующий день умер во сне от остановки сердца. Это был цветущий молодой человек, тридцати пяти лет, рыболов и серфингист, кандидат наук с большими планами на будущее. Все это было еще до университета, он работал тогда в заведении, называемом Академия Гуманитарных Наук, которое являлось, по сути дела, просто очень дорогой частной школой для оболтусов и богатых девок на выданье. Как-то раз на лекции один из оболтусов, здоровенный прыщавый кретин в клубном пиджаке, окинув презрительным взглядом его потертые джинсы, склонился к сидевшей рядом толстой дуре и, не сводя с него глаз, зашептал что-то в ее украшенное бриллиантовой серьгой ухо. Через мгновение глаза оболтуса выпучились, лицо побагровело, он рванул рубашку на груди и, ломая элегантный стол, рухнул на пол. Его увезла «неотложка» и в школу он больше не вернулся, «разрыв аорты», - сказали врачи.
Вокруг были люди молодые, честолюбивые и высокообразованные, из числа тех, кому чужды всякие суеверия. Но они стали отводить глаза при встрече с ним, демонстрировали преувеличенную вежливость и тщательно контролировали свою речь. Студенты хмуро перешептывались, студентки бурно дышали и играли коленками, глядя куда-то в область его солнечного сплетения. Затем директор заведения, зайдя как-то в преподавательскую, покрутил носом и сделал ему замечание – за перегар, после чего вернулся в свой отделанный дубом кабинет и через пятнадцать минут умер – от инфаркта.
Он был хорошим филологом и блестящим преподавателем, однако, существовала целая куча поводов избавиться от него – он пил и прогуливал. Но никто из тех, кто имел право это сделать, сделать это не решался. В конце концов, он ушел сам, там стало просто невыносимо.
Он начал бояться сам себя, ему казалось, что он может убить себя случайной мыслью. Уйдя из школы, он сильно запил, ему хотелось утопить в алкоголе ту страшную машину в своем мозгу, которая убивает людей. Но приступы лютства не проходили. Они стали чередоваться с приступами слезливости, и он все с большим ужасом понимал, что люди ему безразличны, кроме тех случаев, когда он их ненавидит. Он попытался убить таракана – не получилось. Он попытался убить соседа, такого же алкоголика, как и он сам, который изводит его своими дикими разборами с женой за стенкой – не получилось, он не испытывал к нему настоящей ненависти. Он не мог контролировать процесс. Машинка срабатывала только от вспышки ярости, а вспышки ярости он контролировать не мог.
Но надо было как-то жить дальше, и он в очередной раз попытался взять себя в руки. Он поехал к морю, тогда у него еще были на это деньги, он попил минеральной воды, он побегал трусцой, он завел ни к чему не обязывающий пляжный роман, и постепенно как-то все образовалось.
Затем он нашел работу в университете. Он стал в меру пьющим и маниакально доброжелательным человеком. Студенты обожали его – он никогда не ставил «неудов» и всегда был готов поделиться своим временем с кем угодно. Он начал встречаться с коллегой Мартой, преподавателем того же факультета. Он много улыбался, много шутил, неплохо ладил с преподавательским коллективом и, хотя ему случалось иногда являться на лекции «подшофе», это никогда не имело неприятных последствий.
Но на свете не так много филологов-германистов, как может показаться на первый взгляд. В особенности – университетского уровня. Слухи доползли. Однажды, после заседания кафедры присутствовавший декан, который не отличался особым умом, сказал, ухмыляясь и поигрывая никогда не воскуряемой трубкой, - А вы знаете, у нас тут есть Монстр-Красный Глаз. Ну-ка, ну-ка, Александр Васильевич, расскажите, сколько человек вы уже убили взглядом? – В тот раз все обошлось. Он быстро принял фенобарбитал, который носил, замаскированным в маленьких конфетках и первым громко рассмеялся. А декан всего лишь сказал, - Ф-ф-у-у, что-то душно у вас здесь. – И, слегка качнувшись, пошел открывать форточку.
Но камень был брошен. Ничего особенного не происходило, но у него несколько раз спрашивали, почему он ушел из Академии, в которой зарплата была раза в полтора выше, чем в университете, потом кто-то вспомнил, что у него была жена, а этот кто-то учился с его женой и пожелал узнать, как у нее дела, потом завкафедрой, случайно встретив его вечером на улице, мягко попенял ему, что, мол, не надо бы так много пить, поскольку завтра, дорогой вы мой, на работу, потом вышла безобразная ссора с Мартой и, в
