— Товарищ капитан, это мой отец, Степан Макарович! — кричит Старчаку пулеметчик. Степан Макарович повторял:
— Вот ведь какое дело, вот где пришлось встретиться. Ефим спросил о брате.
— Схоронил я его… В одной роте с ним был… Под Гжатском. Пулей разрывной. В голову…
Наша артиллерия, бившая с флангов, перенесла огонь в глубь обороны противника. Рота, в которой служил Степан Макарович, пошла в атаку. Отец и сын Киволя, и капитан Старчак, и Борис Петров, и Иван Бедрин бежали рядом, стреляя на ходу.
Немцы были выбиты из села. Вскоре отец и сын сидели в избе у жарко натопленной печи, курили. Ефим закурил впервые.
Отец и сын увиделись. Это — не выдумка. Я написал тогда же об их встрече.
Утром десантники отправились на попутной машине в Москву, в Штаб Военно-воздушных сил. Старчак торопился, зная, что туда должны явиться все его парашютисты, перешедшие линию фронта.
В Штабе Военно-воздушных сил Старчака уже ждали.
— Что же вы, капитан, опаздываете? — сказал, дружески улыбаясь, генерал, ведающий десантными операциями. — Командиры всех ваших групп уже прибыли.
Когда были подведены итоги, стало известно: за одиннадцать дней боевых действий во вражеском тылу парашютисты Старчака взорвали двадцать девять мостов. Это заставило гитлеровцев бросить множество боевой техники на дорогах.
Но не эти машины Старчак считал трофеями отряда. Парашютисты были удовлетворены непосредственными итогами своего рейда: они сожгли сорок восемь грузовых машин, два танка, два штабных автомобиля, уничтожили много вооружения и истребили более четырехсот солдат и офицеров.
Не зря укрепили немцы на перекрестках предостерегающие таблички: «Внимание: парашютисты!»
Та же зима
Гитлеровские пропагандисты винили во всех своих неудачах русские морозы.
Восемнадцатого декабря представитель немецкого командования объявил корреспондентам в Женеве, что на центральном участке русского фронта стоят сорокаградусные морозы и это сковывает действия германских войск.
Пять дней спустя, двадцать третьего декабря, пытаясь в канун рождества утешить своих приунывших слушателей, берлинское радио сообщило, что, напротив, русская зима — самое подходящее время для боевых операций и надо терпеливо ждать новых побед германского оружия. «Русский климат сильно отличается от европейского, он резко континентален, температура зимой бывает очень неровная. Морозы часто чередуются с оттепелями, средняя температура в январе составляет лишь минус десять градусов. Холодная погода в России не так чувствительна, как у нас на Западе. Воздух здесь сухой и чистый — это предохраняет от заболеваний. Состояние здоровья у людей здесь зимой лучше, чем весной или в дождливое русское лето… Замерзшие русские дороги значительно облегчают движение, которое летом бывает в некоторых местах почти невозможным».
Затем последовало новое сообщение: «На Восточном фронте свирепствуют морозы и снегопады, и продолжение военных операций и их характер обусловливаются отныне наступлением русской зимы. На широких пространствах Восточного фронта происходят лишь операции местного значения…»
А через несколько дней наши войска, преодолевая глубокие снега, нанесли сокрушительный удар вражеским армиям, засевшим в блиндажах на подмосковной земле А ведь наступать зимой куда труднее, чем обороняться!
Так сами же гитлеровские пропагандисты запутались в своих рассуждениях о климате.
Крепкие русские люди, а не крепкие русские морозы остановили и обратили вспять гитлеровскую армию.
Старчак вернулся в Добринское незадолго до Нового года, и опять его кошевка мелькала между сугробами то в одном конце села, то в другом.
Редактор нашей газеты убедил его, и он разрешил напечатать о декабрьском десанте в район Волоколамск — Лотошино. Тогда-то и появились заметки о Бедрине, Киволе, Панарине и других — о многих, только не о Старчаке: цензор был неумолим.
Как раз в те дни были награждены отличившиеся парашютисты, и мы с редактором побывали на отрядном митинге, посвященном этому событию.
Старчак сказал:
— Мы пережили тяжкое лето, грозную осень, переживаем суровую зиму. Но ведь это уже три времени года, а Гитлер утверждал, что Красная Армия и месяца не продержится. У нас в отряде выросли замечательные парашютисты. Я мог бы назвать десятки имен, но вы сами их знаете лучше меня. У нашего отряда уже есть своя история. Пусть же в ней будет больше прекрасных страниц. Это зависит только от нас. Лучшей благодарностью Родине и партии будут наши дела.
После митинга редактор и я пошли вместе со Старчаком в его штаб.
Дежурный вручил капитану пакет с сургучной печатью. Вскрыв конверт, Старчак прочитал бумагу и сказал нам:
— Это приговор по делу Линовиченко. Он присужден к расстрелу.
Решение трибунала прочли на другое утро перед строем.
— Вопросы будут? — спросил Старчак.
Вопросов не было, но Старчак чувствовал, что от него ждут слова.
Капитан сказал:
— Он хотел уцелеть за счет других, пусть даже за счет гибели товарищей. За это одна расплата — смерть. Суровое время — суровая кара.
Старчак ни разу не назвал Линовиченко по фамилии, так велико было презрение капитана к трусу. Вот почему и через два десятилетия Старчак на вопрос о Линовиченко ответил: «Был такой…»
И вот наступило тридцать первое декабря.
Новый год капитан Старчак встретил с друзьями на том же аэродроме, откуда совсем недавно улетали во вражеский тыл. Хотел пригласить капитана Ильинского, послал за ним Бедрина, но в полку сказали: «На задании».
Помянули добрым словом погибших, пожелали скорого выздоровления раненым и обмороженным, лечившимся в госпиталях. А особо выпили за здоровье Бурова, от которого только что пришла весточка. Правда, сам он еще не мог писать — писал его отец, приехавший в Москву из Кольчугина.
За окном бушевала метель, и Старчак, глянув в ночь, предложил еще один тост:
— За тех, кто сейчас во вражеских тылах, за товарищей наших.
Помянули и Руфа Демина, чья судьба особенно всех тревожила. Ведь прошло семнадцать суток…
А Демин не заметил наступления Нового года: он потерял счет дням, то и дело впадая в забытье.
Однажды утром он услышал, что кто-то медленно открывает неподатливую скрипучую дверь сарая, занесенную снегом. Демин схватился за автомат. В сарай вошла женщина в старом ватнике с веревкой в руках. «За сеном», — догадался Демин. Он подполз к двери.
Увидев его, женщина вскрикнула.
— Не бойтесь! — сказал Демин и не узнал своего голоса, хриплого, словно чужого.
Женщина заметила у него на шапке красную звездочку и спросила шепотом:
— Ты боец? Давно здесь? Откуда? Демин пожал плечами.
— Ты бы поостерегся: немцы у нас. Вчера всю ночь пьянствовали — Новый год встречали…
