от родных скрывала страшную правду о себе. И со временем отправили ее в Омганг, где всем ведьмам самое место. А еще говорят, что когда-нибудь ее дочь, ваша Кэйа…
- Тьфу ты пропасть! – закричал Фолки. – Что за вздор ты мне тут несешь? Нашел что слушать, старый негодник! Все, плыви, плыви, а я домой.
Не обращая больше внимания на Петтера, который кричал ему вдогонку что-то вроде: «Ну, давай, всего хорошего!» - Фолки принялся усиленно грести к берегу, время от времени поглядывая краем глаза на сеть со своей скудной добычей и тяжело вздыхая. В мозгу его, тем не менее, крутились мысли, далекие от трески. Ох уж этот Стеин! Твердит всем, что не признает никаких сплетен, а сам все прошлое ворошит, так что только сильнее костер раздувает… Ну вот зачем ему понадобилось так часто к фьорду уходить?
Пожилой рыбак все качал головой и работал веслами, пока не вошел в бухту, которую здешние любители поплавать гордо называли «аванпортом». Здесь берег был пологим, не то что если взять чуть севернее, и течение было слабее. Около полусотни рыбацких лодок разных габаритов раскачивались на мирных волнах у маленького причала, выложенного деревянными досками на потемневших от влаги сваях, торчащих из воды.
Пришвартовавшись к этому причалу, Фолки снял мачту, обмотав вокруг нее парус, выбросил из лодки длинный канат, выбрался на сушу, взвалив на плечи сеть с рыбой, и старательно привязал свое суденышко. Гарпун и прочие снасти оставил в лодке.
Через час он уже возвращался с рыбного склада, где сдал аккуратно выпотрошенную треску и серебристую сайду. Свой кошелек сегодня Фолки не особо наполнил, ну, да ничего, бывало и похуже.
Вскоре рыбак уже добрался до дома. Дом он себе построил хороший, надежный, большой, так чтоб на всю семью места хватало. Тридцать лет уже стоял этот дом, а выглядел все как новенький, даже зеленая краска на крыше нигде не облупилась. Возле крыльца возвышался флагшток, над которым развевалось светло-синее полотно (это означало, что хозяева дома), а из трубы тонкой струйкой выходил сероватый дымок.
Фолки вдохнул полной грудью, словно желая пропустить родной дым через себя. Только дома, за этими надежными стенами, душа его была полностью спокойна.
- Это ты, Фолки? – раздался голос жены с кухни, как только он переступил порог и закрыл за собой дверь.
Эидис Халворсен выглянула из-за дверного косяка, вытирая руки о фартук.
- Ты одна? – коротко поинтересовался муж.
- Одна. Келда снова к берегу убежала, поди, на фьорд посмотреть.
В голосе Эидис явно слышалось недовольство, причем, в первую очередь не дочерью, а супругом, который в ответ на ее слова не смог сдержать улыбки.
- Чего это ты опять улыбаешься? – набросилась она на него. – Нет чтобы мне помочь ее от этой привычки отучить, ты ее еще и поощряешь! – Женщина всплеснула руками. – Каков отец, такова и дочь. И что мне с вами обоими делать?
Фолки уже давно научился не обращать внимания на подобные проявления недовольства со стороны своей жены. Поэтому он просто решил заняться своим делом, а именно сесть поудобнее в старое кресло возле камина и с наслаждением откинуться на спинку.
Все прошло по плану, как обычно: минуту спустя Эидис перестала ворчать, и послышалось ее тихое пение.
- А завтра, между прочим, Хэвард приезжает, - вдруг донеслось с кухни. – И кстати, не один.
Фолки снова помимо воли улыбнулся в своем кресле и уже не беспокоился, что кто-нибудь посмеет осудить его за это. Когда домой приезжал его младший сын, дом словно преображался: из всех взрослых этой семьи Хэвард был, пожалуй, единственным, кто был в состоянии веселиться без всяких посторонних тяжелых мыслей и этим весельем заражал остальных. Этот славный парень, которого все просто обожали, был настолько же интеллигентным и начитанным, насколько забавным и по-детски наивным. Он получал экономическое образование в Мехамне, и день его приезда в доме у Халворсенов всегда считался за большой праздник. Довольно часто с Хэвардом приезжал и его друг Ойвинд Хёугли, молодой юрист, с которым Хэвард познакомился в первый год своего обучения. Ойвинд воспитывался без родителей, и Эидис, которая узнала об этом от сына, всей своей широкой душой стремилась помочь молодому человеку понять, что значит семья. Короче говоря, ему здесь тоже были рады.
- Что ж, замечательно, - ответил Фолки жене. – Хэвард у нас уже месяц не появлялся, да и герра Хёугли давненько мы не видели…
- А я не говорила тебе, что Ойвинд приедет, - сказала Эидис, выходя из кухни. – То есть он приедет, но где-то через неделю после них.
- Что значит «после них»? – нахмурился Фолки. – После кого это?
Эидис вдруг присела на стул рядом с супругом, тепло улыбнулась и как будто даже подмигнула.
- Хэвард приезжает завтра со своей невестой, некой Нанной Брок. Он хочет познакомить нас с ней.
- Ааа, - протянул Фолки. – Вот оно что. Ну, что я могу сказать, давно пора. Хэварду двадцать три года. В его возрасте Андор уже был отцом. Он, кстати, не заходил?
- Заходил. – Эидис, отдохнув, вернулась на кухню и продолжала уже оттуда. – Передавал привет, про своих маленьких учеников рассказывал. В общем, ничего особенного.
- О Кэйе ничего не говорил? О Торстеине?
- А почему ты спрашиваешь, Фолки?
- Ну, так говорил или нет?
Эидис на кухне некоторое время молчала. Фолки ожидал ответа, но слышал только тихое позвякивание посуды. Наконец, среди этого звяканья он различил вздох жены.
- Нет, не говорил.
К вечеру похолодало. Полил дождь. Море разбушевалось.
- Фолки, старый ты бездельник! Фолки! – кричала Эидис, бегая по заднему двору и собирая белье. Ветер трепал ее разлохматившиеся волосы, с которых уже брызгала вода, а веревки, натянутые поперек двора между четырех деревянных столбов, болтались из стороны в сторону, чем здорово мешали женщине закончить ее дело: мокрые рубашки и простыни развевались под сильными порывами и хлестали Эидис по лицу и рукам.
- Что такое? – Фолки выбежал во двор через заднюю дверь и почти сразу промок до нитки.
- Как это что? – возмущенно прокричала жена. – Ураган такой, а Келды все нет! Беги скорей и разыщи ее, или тебе дочь совсем не дорога?
Где-то пророкотал гром, словно огромное и прожорливое чудище пробуждалось ото сна и потягивалось в предвкушении обеда. Небо опустилось настолько, что казалось, будто оно вот-вот упадет на землю, и стало темно, почти как ночью. За оградой рыбаки с перекинутыми через плечи снастями спешили по домам, что-то возбужденно друг другу крича.
- Хорошо, бегу! – бросил Фолки сквозь шум дождя и вой ветра.
Быстро забежав в дом, он набросил на плечи плащ с капюшоном, хоть и понимал, что пользы от него в такую погоду маловато, и выскочил на улицу через другую дверь.
Он не беспокоился о дочери так, как Эидис: просто, не считая самого Фолки, никто в их семье не знал океан так хорошо, как знала его Келда. И ни один человек не любил его так, как она. Без исключений.
Сегодняшний случай был далеко не первым: много раз буря заставала девушку врасплох именно там, у берега, среди холодных и скользких от ливня скал, острых, словно клыки гигантского зверя. Много раз Фолки находил ее где-нибудь на крутом утесе, когда она пела от восторга, ни капли не страшась пронизывающего до костей ветра и молний, чьи вспышки пронзали черное небо.
Она пела… У нее был прекрасный голос.
Она ничего не боялась.
И даже когда гром грохотал прямо у нее над головой, она как-то странно улыбалась и говорила отцу: «Ты слышал? Это хохочет сам Тор!»[3]
Фолки знал, куда бежать в первую очередь, чтобы отыскать свою непослушную дикарку. Это было ее
