плохого в этом не вижу.
– Как пошутил? – прошептала потрясенная Соня. – Я же помню его лицо. Он был абсолютно серьезен…
– Ну, а как еще он должен разговаривать с дочерью? Ему хочется тобой гордиться – вот он и поставил условие… Но ты же наша единственная любимая доченька, поэтому, естественно, мы возьмем тебя с собой в любом случае! Уже и путевки давно куплены. Еще, между прочим, до этого серьезного… как ты его называешь… – Людмила Максимовна улыбнулась и даже подмигнула дочери, – …разговора с тобой! Да и с Кудрявцевыми мы уже давно обо всем договорились. Поедешь вместе со своим ненаглядным Феденькой! Ну что, ты рада? – И женщина опять взялась за кастрюльку с супом, чтобы поставить ее на плиту.
– Как? – совершенно опешила Соня. – То есть вы со мной, как с маленькой девочкой, играете?
– Соня! Ну хватит! – не оборачиваясь, но уже довольно строго произнесла Людмила Максимовна. – Это уже ни в какие ворота не лезет! Из-за чего сыр-бор? Не понимаю!
– Не понимаешь?! – всхлипнула Соня, но от плача все же удержалась. – Да я же все за чистую монету приняла! Я же тоже хотела и папу порадовать, и тебя, и себя… Заслужить поездку хотела… А этого, оказывается, и не надо было делать! Да что же вы за люди такие, взрослые?! Ваши слова ничего не значат! Мы, дети, для вас только объекты воспитательного процесса! Мы обязаны с вами быть правдивыми, честными, послушными, а вы… вы… А вы делаете, что хотите! Эх вы!
Девочка зажала рот руками, чтобы не зарыдать в голос, выскочила из кухни, а потом – за дверь квартиры. Растерянная Людмила Максимовна опустилась на табуретку. Быстро закипевший в маленькой кастрюльке суп бесконтрольно выливался на плиту.
Выбежав из подъезда собственного дома, Соня налетела на молодого человека.
– Фил? – удивилась она, вытирая с лица слезы. – Ты что тут делаешь?
– Ну… вообще-то… тебя жду, – смущенно ответил он.
– Меня? А если бы я не вышла?
– Тогда бы я, наверное, зашел в гости…
– Но… зачем?
– Поговорить хотел.
Соня быстрым движением вытерла ладошками щеки и сказала:
– Ну… говори. Я тебя слушаю.
Доронин пнул ногой ледышку, упавшую с козырька подъезда, и спросил:
– А ты готова говорить одну лишь правду в день без вранья?
Девочке в лицо бросилась краска. Она опять потерла щеки ладонями, будто пыталась убрать излишний румянец, и ответила:
– Боюсь, что нет… Но… мы ведь уже не в школе, не так ли?
– Но ты же сама назначила окончание дня без вранья на двенадцать ночи! Так что… до начала обычного дня, когда можно завираться по-черному, у нас еще куча времени!
– Послушай, Доронин, – уже раздраженно проговорила Соня, – я никак не пойму, куда ты клонишь. Что тебе от меня надо?
– Всего лишь честный ответ на вопрос: не могла бы ты послать Кудрявцева подальше и начать встречаться со мной?
Удивленная таким поворотом разговора Соня застыла перед Филиппом, закусив в полном отчаянии губу. Она смотрела на рыжеволосого веснушчатого Доронина и ничем не могла его обрадовать, он откровенно проигрывал красавцу Кудрявцеву. А сейчас, когда Федор не захотел ее понять и ушел, не назначив свидания, она хочет с ним встречаться еще больше. И поэтому Филиппу Доронину просто нет места рядом с ней.
Поскольку Соня молчала, Фил опять начал говорить сам:
– Я понимаю, что тебе сейчас мое предложение кажется странным, но со временем, может быть, я сумею понравиться тебе.
– Нет! Вряд ли! – мгновенно отреагировала Чеботарева.
– Ты не отказывайся так уж сразу… Кудрявцев все равно к тебе больше не подойдет.
– С чего ты это взял? – прошептала Соня. – Почему?
– Ну… мне показалось, что он очень тобой недоволен, – ответил Доронин.
– Ты ничего не можешь знать наверняка!!
– Да, стопроцентной уверенности у меня нет, это так…. Но я кое о чем догадываюсь! И, заметь, это меня от тебя совершенно не отталкивает. В отличие от Федьки. Разве это не может пойти мне в плюс?
– В плюс… да, но и только… Ты просто не знаешь, что такое…
Соня замолчала, и Филипп продолжил за нее:
– …любовь? Ты это хотела сказать?
– Допустим…
Филипп хмыкнул, пнул еще одну ледышку, оказавшуюся под ногой, и проговорил:
– Но, возможно, это не я, а ты не знаешь, что такое любовь.
– Бред! – раздраженно крикнула Соня и натянула на голову капюшон пушистой шубки. Потом, слегка оттолкнув Доронина, она добежала до соседнего подъезда, где жила ее лучшая подруга Оксана, и скрылась за его дверями.
Филипп чертыхнулся и побрел к своему дому.
Часам к четырем дня все учащиеся 9-го «А» окончательно забыли о том, что у них сегодня день без вранья. Кто-то по привычке легко соврал родителям, что в школе им почти ничего не задали, кто- то скрыл полученную двойку, кто-то попросил денег на косметику в два раза больше, чем стоили тени для век, которые хотелось купить, кто-то сказал, что поехал на тренировку, а сам отправился к приятелю, чтобы посмотреть новый фантастический фильм. Оно и понятно. Кто проверит-то? Врать, не краснея, – это норма жизни… Самозащита… Оборона…
Но так ли это?
Первый день после дня без вранья
Первым уроком в этот день был русский. Раиса Ивановна начала с неприятного:
– Хочу сообщить вам, что Мария Ростиславовна совсем разболелась. Давление так и не понизилось… В общем, она в больнице с гипертоническим кризом. Может быть, тот, кто виноват в ее болезни, все же признается? Чистосердечное признание, как известно, смягчает вину… Можно к ней в больницу сходить, извиниться за шалость… Ну… если это, конечно, шалость. Хотелось бы верить, что это сделано не из каких-то принципиальных соображений. Ну… то есть не для того, чтобы специально сорвать урок.
– Получается, что вы, Раиса Ивановна, призываете нас соврать? – как всегда, первым задал вопрос Савченко. – Это потому, что день без вранья закончился, да?
– Почему вдруг соврать? – растерялась учительница.
– Потому что мы же еще вчера уяснили, что никакой шалости не было. Кто-то действовал осознанно и расчетливо. Но лучше об этом Марии Ростиславовне не говорить, не так ли?
– Ну… я думаю, что рассказ о расчетливой подлости не прибавит ей здоровья.
– Тогда получается, что врать все же иногда надо, так?
Раиса Ивановна шумно выдохнула и тяжело опустилась на стул. Она еще размышляла о том, как лучше объяснить своим ученикам то, что она думает по этому вопросу, когда со своего места поднялся Филипп Доронин и сказал:
– Ну ладно… Хватит уже об этом. Надоело. Я доску испортил, сознаюсь.
– Как? – Раиса Ивановна недоуменно вскинула брови. – Ты? Не может быть? Зачем?
– Назло.
– Кому назло? – продолжала недоумевать учительница.
– Как это кому? Само собой, Манюне… то есть Марии Ростиславовне Ковязиной, учительнице английского языка, – четко произнес Фил, глядя на доску.
– Не может быть…
– Почему это не может? Меня вон… Ирина Разуваева видела… Я был в кабинете английского языка на перемене, перед самым уроком, и никому не давал в него войти. А Мария Ростиславовна была занята, читала свои записи, готовилась и на меня даже не смотрела. Да если бы посмотрела, могла и не узнать. На
