к Чеботаревой сейчас и не подойти. Ну и ладно. Это даже неплохо. Можно все обставить совершенно по- другому.
Фил оглянулся по сторонам, не заметил рядом ни одного одноклассника и открыл дверь в кабинет английского. Учительница сидела за своим столом и порывистыми движениями листала учебник. Похоже, она здорово нервничала перед открытым уроком.
– Мария Ростиславовна, можно рюкзак положить? – спросил он.
– Да, конечно, – даже не взглянув на него, отозвалась учительница, продолжая терзать страницы учебника.
Доронин бросил рюкзак на стул и опять спросил:
– Может, доску помыть? Что-то она какая-то грязная…
– Да… – ответила Манюня с непонятной интонацией. То ли она удивилась, что доска грязная, то ли согласилась с тем, что ее стоит вымыть перед открытым уроком. Фил решил не уточнять, подошел к доске и взялся за тряпку. В этот момент дверь кабинета приоткрылась, и показалась кудрявая головка Ирочки Разуваевой. Она, как только что Филипп, спросила у англичанки:
– Можно я сумку положу?
– Иди отсюда, Разуваева! – гаркнул на нее Доронин. – Не видишь, человек к уроку готовится!
Бедная Ирочка покраснела, и ее белокурые кудряшки тут же исчезли за закрытой дверью кабинета. Фил намочил тряпку под краном маленькой раковины и протер доску, потом сел на свое место и принялся писать в конце тетради по английскому то, что пришло ему в голову после того, как он раздумал на этой перемене искать Соню.
08.50. Ирочка
После звонка на урок, как и предполагал Доронин, в маленький кабинетик английского помимо учащихся 9-го «А» набилась тьма народу: учителя гуманитарных предметов, все завучи школы, директор и три незнакомые женщины, очевидно, представляющие районный отдел образования. Воздух в помещении как-то сразу сгустился, накалился, всем присутствующим стало одинаково беспокойно и неуютно. Ирочка Разуваева, которая очень не хотела, чтобы ее спросили при таком количестве чужих людей, подумала, что эти открытые уроки – форменное издевательство и над учениками, и над учителями.
Тем не менее раскрасневшаяся от волнения Манюня сумела взять себя в руки, и урок шел своим чередом. Неплохо выступил с домашним заданием Филипп Доронин, за что получил от учительницы благодарный взгляд. Потом о Лондоне с большим пафосом и уверенностью рассказала Валя Андреева. А дальше все разладилось. Ирочку все-таки спросили, и она запуталась в глагольных временах, а потом вызванный к доске Юра Пятковский не смог написать на ней ни одного слова. Мел проскальзывал и только царапал по доске. Учительница тут же выдала Юре другой кусок из специально припасенной на такой случай коробочки, но и им Пятковский не смог ничего написать, каким бы боком ни поворачивал. Как-то вмиг скукожившаяся от расстройства Мария Ростиславовна, вырвав резким движением мел из Юриных рук, попыталась расписать его сама, но с тем же плачевным результатом. На доске не оставалось ни одной буквы, не говоря уже о целых предложениях.
– Что же это… как же… зачем же… – бормотала учительница, ощупывая доску и с ужасом понимая, что написать на ней ничего нельзя.
Обернувшись к присутствующим с изменившимся лицом и дрожащими губами, она все же попыталась спасти положение:
– Ну ничего… – жалко пролепетала она. – Мы можем и устно… Сейчас я прикреплю к доске иллюстрации из «Ромео и Джульетты», и мы покажем гостям, как легко строим диалоги по заданной теме…
Мария Ростиславовна покопалась в бумагах на своем столе и вынула иллюстрацию к эпизоду, в котором Ромео и Джульетта впервые встречаются на балу. Плохо слушающимися пальцами она отрезала кусочек скотча и попыталась с его помощью прикрепить яркую картинку к доске, но у нее опять ничего не получилось. Скотч упрямо не хотел клеиться. Бедная учительница извинилась перед всеми тихим шепотом, который тем не менее все расслышали, поскольку в кабинете повисло тягостное молчание. Со скрежетом, особенно неприятно прозвучавшим в создавшейся тишине, Мария Ростиславовна выдвинула один из ящиков своего стола и достала новую упаковку скотча, но и с его помощью не смогла прикрепить к доске ни одной иллюстрации. Она застыла над изображением легендарных влюбленных, которое лежало у ее ног, с выражением почти животного страха на лице. Видимо, она решила, что с этого момента абсолютно все предметы по неизвестной причине вышли из ее повиновения. Ноги учительницу держали плохо. Она оперлась было на спинку стула, но тут же отдернула руку: кто знает, как в сложившихся обстоятельствах поведет себя стул? Лучше надеяться только на себя.
Мария Ростиславовна перевела взгляд на присутствующих в кабинете и жалко пожала плечами. В следующий момент все вздрогнули от резкого звука отодвигаемого стула – со своего места поднялась директриса и громогласно заявила:
– Ну… пожалуй, на этом есть смысл закончить сегодняшний урок. Мария Ростиславовна, зайдите, пожалуйста, ко мне в кабинет в конце рабочего дня. – После этих слов она широко повела рукой в сторону гостей 9-го «А» и предложила им покинуть весьма негостеприимный кабинет английского языка.
Когда все приглашенные на открытый урок вышли, бедная англичанка, закусив сухонький кулачок, выбежала из класса.
– Ну и что это было? – спросил в пространство Кудрявцев.
Поскольку никто ему не ответил, Федор, резко отодвинув стул, встал со своего места и подошел к доске. Он внимательно вгляделся в нее, потом провел по стеклянной поверхности рукой, посмотрел на свои растопыренные пальцы, зачем-то поднес их к носу и изрек:
– Масло… что ли… Или… Не может быть…
– Что «не может быть»? – испуганно спросила Валя Андреева.
– Да так… я хотел сказать, что… В общем, это, конечно же, масло…
– Какое? – зачем-то решила уточнить Валя.
– Откуда я знаю… – раздраженно ответил Федор. – Растительное, наверно… Доска жирная, вот мел и не пишет, и скотч не прилепить…
В классе опять повисла тишина, тяжелая и неприятная. Кудрявцев вытер пальцы о тряпку у доски и сел на место, а к одноклассникам обратился Юра Пятковский:
– И какая сволочь это сделала? Да еще на открытом уроке! Манюня сейчас, наверно, с инфарктом валяется! – Не дождавшись ответа, Юра гаркнул во всю мощь своих легких: – Чего молчите-то?! У нас сегодня, между прочим, день без вранья! Колитесь! Правду! Правду! И ничего, кроме правды!
– Ага! Так прямо и расколятся! – отозвался Доронин и усмехнулся. – Держи карман шире! Меня, например, сразу рассмешили эти детские игры в правду.
– А зачем ты голосовал за день без вранья?
– А я как все! Чего выпендриваться-то? Надо вам – играйте!
– А ты, стало быть, только вид делаешь, что играешь? – выкрикнул Пятковский.
– Ну… вроде того…
– Так, может, это ты доску-то маслицем смазал? Не пойму только зачем?
– Потому и не понимаешь, что мне это делать ни к чему! У меня с английским все в порядке! И Манюня мне не враг!
– Если бы Руслик Савченко не учился в другой группе, я бы решила, что это сделал он, – тихо сказала Валя Андреева.
– Руслик не стал бы так надрываться! – не согласился Юра. – Он же сегодня сказал на русском: «Одной двойкой больше, одной меньше…» Да Савченко и не сообразил бы, как можно училке навредить. – Он еще раз оглядел класс, усмехнулся почти так же, как Доронин, и сказал: – А я бы решил, что доску намазала Разуваева…
– Почему вдруг? – выкрикнула Ирочка и вскочила со стула.
– Да потому, что ты сейчас красней помидорины! К тому же я видел, как на перемене перед уроком ты выходила из кабинета.
– Я не была в кабинете! И доску не трогала!!
– Вообще-то я в этом не сомневаюсь… – Пятковский поморщился. – Ты же не дала мне договорить.
