Задумчиво хмурясь, Катерина поднесла к глазам экран телефона, отображавшего позаимствованную у жены депутата заставку — фото Сары Бернар в увенчанной стилизованной звездой короне из алмазных лилий. Точно такая же звездная корона сияла на женщине в потолочном медальоне — только рисованные цветы в ее волосах были не алмазными, а живыми.
— Не знаю. — Маша опустила затекшую шею. — Но, кажется, я знаю мужчину на коленях… Первым хозяином Шоколадного домика был Семен Семенович Могилевцев. Статский советник, купец, миллионер, меценат, один из самых богатых людей Киева. Наш Дом учителя, бывший Педагогический музей цесаревича Алексея, был построен исключительно на его средства, в подарок Городу. На его деньги впервые был иллюминирован электрическими лампочками крест князя Владимира на Владимирской горке. Он дарил ценные вещи музеям, содержал койки в больницах, выплачивал студентам стипендии. Когда Семен Могилевцев построил Шоколадный домик, все недоумевали, зачем такой большой особняк холостому мужчине и почему такой завидный жених никогда не был женат? Ходили слухи, что он всю жизнь был влюблен в замужнюю даму — графиню или герцогиню. Бытовала легенда, мол, он познакомился с ней в поезде, и потому одна из комнат Шоколадного домика, предназначенная для тайных встреч с ней, отделана как купе. Не знаю насчет комнаты, но…
— В поезде? — прервала Катя. — Даша так и сказала. Могилевцев познакомился в поезде с Сарой Бернар?!
— Бернар приехала в Киев после гастролей в Одессе. Кто знает, может, они разговорились, сошлись. Он — из семьи бывших крепостных, старообрядцев. Она — незаконнорожденная дочь содержанки-еврейки. У них обоих была непростая судьба. Оба были благотворителями. Он, как я говорила, содержал госпиталь. Она во время франко-прусской войны превратила в госпиталь собственный театр, став его руководителем и сестрой милосердия, а во время русско-японской — давала концерты, чтоб собрать помощь для русских солдат. С тех пор как она побывала в Российской империи, она обожала эту страну и говорила, что холод местных зим здесь компенсируется теплом человеческих душ… Быть может, в том поезде Семен Могилевцев затронул все лучшее в ней…
— Или просто рассмешил, — сказала Катя, — как Несмеяну. Потому и назвал ее так.
— Быть может, — продолжила Маша, — как часто бывает, она открыла душу случайному попутчику. Быть может, она страдала от ревности, страсти, обид, причиненных ее Аполлоном, а он утешил, унял ее боль. Быть может, она даже колебалась. И все же выбрала она не его, а демона, завладевшего сердцем.
Маша снова подняла глаза к потолку, помолчала, рассматривала женский образ в раме из золота:
— А в 1898-м Сара Бернар опять приехала на гастроли в Империю… А в 1899-м Могилевцев начал строить свой дом. Он пригласил главного архитектора Киева, своего друга — Владимира Николаева, и сделал ему самый прельстительный из всех возможных заказов. Построить лучший дом в Городе, воплотив все свои наилучшие, наипрекраснейшие фантазии и не думая о средствах.
— Он строил этот дом для нее? Ту, сказочно-русскую комнату он сделал для своей Несмеяны? Он верил, что теперь она вернется к нему? Возможно, во время новых гастролей они снова встретились и… Что она?
— Она не вернулась.
— Откуда ты знаешь? — Катя, кажется, правда расстроилась, — как всегда в таких случаях, лицо ее стало подчеркнуто бесстрастным.
— Шоколадный домик не знает ее, — сказала Маша. — Он никогда не видел здесь Сару Бернар. Семен Могилевцев умер один в своем огромном роскошном доме, в августе 1917 года.
— Какая грустная история… — Дображанская достала из сумочки золоченую пудреницу, открыла, намереваясь промокнуть непролитые слезы.
Но не успела — внезапно и резко Маша вырвала дорогую вещицу из ее рук:
— А вот Жоржа Архангельского дом точно знает. Взгляни-ка сюда…
Катерина заглянула через плечо Ковалевой и увидела в круглом зеркале пудреницы двух дерущихся мужчин.
Чуб быстро схватила себя за нос, собравшийся сдать хозяйку громким чихом. Привлекать к себе лишнее внимание точно не стоило. На «банкет у Бернар» она прошла зайцем. Затеряться среди такого количества людей и корзин девушке с корзинкой было нетрудно. Труднее — понять, что еще нужно узнать.
В растерянности Чуб почесала нечихнувший нос… В гримерной Бернар стоял еле заметный, но сильный, бередящий обоняние запах — тот самый, бродивший по театру и завлекший Киевицу сюда. Аромат множества подаренных Саре цветов, но подозрительно единый, обволакивающий и очаровывающий.
— Какие прелестные духи, — тихо перевела реплику Пуфик. Обронивший ее полноватый господин, в шелковом галстуке с крупным бриллиантом, склонился к Сариной руке, втянул аромат. — Chef-d’oeuvre![10] Они сводят меня с ума…
— Так и было задумано. Я изобрела их сама, — услышала Даша сопровожденный синхронным переводом Изиды чарующий голос Великой актрисы, не зря прозванный «золотым голосом сирены». — Еще когда маленькой девочкой я воспитывалась в монастыре, добрые монахини разрешили мне посадить там свой маленький садик и научили разбираться в цветах…
И Даша поняла, что пьянящий запах, наполнивший театр, исходит не от сотни букетов, а от одной- единственной Сары.
Дорогих безделушек — перстней, браслетов, длинных цепей — на Саре было так много, что и сейчас, стоя в двух шагах от нее, Чуб не могла поймать ее облик. Как бестелесная пери, Бернар словно бы вся состояла из блеска камней, беспокойно-терпкого запаха, сверкающего золотого голоса. Чуб хотелось проверить, правда ли та была совсем некрасивой, слишком худой. Но рассмотреть недостатки в обернутом зеленым шелком, ароматно-дурманном, золотоволосом, сияющем создании было так же трудно, как разглядеть столетье спустя реальную Сару под ворохом блестящих сплетен, беспокойно-терпких легенд и дразняще-эпатажных поступков.
«Она вся была „по-своему“, она сама была Сара и все на ней, вокруг нее отдавало Сарой…» — всплыло чье-то высказывание.
«Велик тот артист, который заставляет зрителей забыть о деталях», — вспомнила Чуб очередной бернарнизм.
И вдруг стало грустно, оттого что она уже никогда не станет такой, как Бернар. Настоящей! И в одночасье — настоящим произведением искусства. Великой. Божественной. Там, на сцене, Сара и впрямь походила на божество, на краткий миг озарившее землю талантом. А Даша не способна ничего озарять — только греметь, звенеть, возмущать. Она не скрипка, не арфа, не оргaн, она — маракас. Громкая, но не стoящая…
Чуб прижала корзинку с рыжей подружкой к груди — захотелось заплакать, уйти. Все равно среди разноцветной толпы не найти…
Она не поняла прозвучавший вопрос. Но то, что это — вопрос, поняла и сразу поняла, кто задал его, — слишком четкой и чистой была интонация, слишком переливчатым голос. Чуб подняла глаза и увидела рядом Сару Бернар.
Великая актриса была меньше ее на полголовы, что почему-то ничуть не мешало ей смотреть на Дашу сверху вниз с понимающей полуулыбкой. Чуб успела поймать цепкий с прищуром взгляд, немного небрежно взбитый клок рыжих волос, немного излишних белил на бледном лице, излишне театральный жест правой руки и подкрашенные кармином подушечки пальцев, — прежде чем Сара взяла ее за подбородок и мир снова расплылся, распался.
