соблазнительно: отсутствие денег, всесторонняя социальная поддержка.
— О, все эти репортажи — сущая профанация! — воскликнул Иващенко. — Не верьте ни единому слову. Деньги-то коммуняки отменили, правда, не везде, зато людям приходится жить впроголодь. По сути, это та же самая карточная система. Больше определённого набора продуктов или каких-то других товаров в одни руки взять нельзя.
Вот тут уж я не выдержал.
— А зачем больше-то? — крикнул с места. — Все получают по потребностям.
— Зачем больше? — усмехнулся бородач. — Ну, а вдруг вы захотите чего-то оригинального. Немного разнообразить этот унылый продуктовый паёк. Съесть, скажем, не два яйца, а четыре, выпить не бутылку пива, а три. Душа, знаете ли, требует разнообразия.
— Думаете, вы здесь будете есть и пить всласть? — снова подал я голос. — На ту зарплату, что получают институтские преподаватели, можно только штаны поддерживать. Подождите, вы ещё вспомните эту так называемую карточную систему добрым словом.
И народ, я видел, понимал моё негодование. Десятки глаз, устремившиеся в мою сторону, искрились сочувствием. Они же всей шкурой, эти униженные капиталистическим режимом институтские таланты, успели за последние десятилетия прочувствовать собственную никчемность. Осознать ту ничтожную обслуживающую роль, которую отводили им на собственном празднике жизни капиталюги.
— Вы знаете, — поднялся ещё один дедок, — я в продолжение вот этого скепсиса, который прозвучал сейчас из уст молодого человека, хочу вот о чём вас спросить. Или даже не спросить. Право слово, на мою реплику, пожалуй, и не стоит давать ответ. Дело в том, что, несмотря на все те ужасы, о которых вы нам рассказываете и в правдивости которых лично я не сомневаюсь, всё же та система, которая сложилась в реальности, откуда вы к нам прибыли, она для многих выглядит чрезвычайно привлекательно.
— Вы правы, вы правы, — мудро и печально кивал Иващенко. — К сожалению, это так. Заблуждающихся людей хватает.
— Согласитесь: при всей своей лживости коммунистическая идеология апеллирует к гораздо более значимым человеческим ценностям, чем идеология капиталистическая. При капитализме мы сами, порой откровенно блуждая впотьмах и натыкаясь на шипы цинизма, вынуждены находить или даже рождать в себе заново такие понятия, как справедливость, гуманизм, милосердие. Тогда как коммунизм поднимает их на щит и, быть может, неумело, но всё же настойчиво призывает нас им соответствовать.
— Вот здесь я уже не могу с вами согласиться, — отвечал перебежчик. — Что лучше: жить в циничной, но честной реальности, которая чётко говорит нам, что природа человека такова и нам никогда её не исправить, или в слащавой, заманивающей благостными посылами, будоражащей волнующими образами, но насквозь лживой тюрьме? Я выбираю первое.
— Да не жили вы в этой честной реальности! — снова не сдержался и крикнул я. — О чём вы вообще рассуждаете? Вы взвоете здесь через год.
Люди одобряюще зашевелились, кто-то даже негромко зааплодировал. Нет, подлые агитаторы мракобесия, никогда вам нас не одолеть! Потому что народ с нами. Пусть сознание у него изнасиловано и порабощено, но душой он всегда к справедливости потянется.
— Вы, молодой человек, так активно отпускаете в мой адрес колкие реплики, — улыбался мне Иващенко, — что я уже начинаю подумывать, будто партийные органы вас вслед за мной из Союза прислали!
Мой дорогой народ, лишь секунду назад бывший на моей стороне, тут же меня предал и засмеялся этой дебильной шутке.
Впрочем, про партийные органы, дядя, ты, пожалуй, прямо в корень зришь.
Я поднялся с места.
— Не знаю, для чего вы решили выступить добровольным агентом нашей недоразвитой и продажной власти, — заговорил я, пытаясь удержать пылающий в груди огонь и не броситься на этого провокатора с кулаками, — но как человек образованный и, как я погляжу, смелый, вы должны найти в себе мужество посмотреть фактам в лицо.
— Каким именно фактам? — раздражённо перебил меня Иващенко.
— Фактам, которые вы излагаете, — продолжал я. — Вся ваша обида на коммунистический строй, с которой вы тут так эмоционально и витиевато с нами делитесь, она, знаете ли, детская какая-то. Вот там мне конфетку не дали, вот здесь лишнюю бутылку пива отобрали. Давайте сопоставим наши миры, наши политические формации сугубо по математическим выкладкам: кто впереди по научно-техническому прогрессу, по медицинскому обслуживанию, по образованию, по социальной защищённости, да и по всему остальному.
— Ну давайте, давайте, — с кривой ухмылкой продолжал язвить недовольный бородач.
— Вот вы в начале вашего выступления рассказали о том, как было открыто существование параллельных вселенных. Из ваших слов следует, что открыто оно было советскими учёными. Я правильно понимаю?
— Да, это они открыли, — согласился Иващенко. — Позвольте, так кто же говорит, что коммунисты не уделяют внимание науке? Они уделяют, ещё как, только всё это делается исключительно в захватнических интересах.
— Так дело в том, — не давал я ему перехватить инициативу, — что здесь, в России, преподносят это открытие как наше собственное. Якобы это мы окно прорубили в Советский Союз, а не они к нам. Вы хотели прорваться в честный мир, так вот вам первое же разочарование: наша страна от начала до конца скроена изо лжи. Никогда российские учёные не могли сделать такое открытие, потому что вся российская наука находится в жопе. Одно название только осталось.
— Ну нет, это вы перегибаете палку… — отчаянно мотал головой герой-перебежчик.
— Дальше: медицинское обслуживание и образование. Тут и сравнивать нечего. Вы говорите: несмотря на то, что репрессировали моих родителей, я сумел получить хорошее образование. Да, там, в Союзе, это возможно. Репрессированы твои родители, пьют ли они безбожно, или их вообще никогда не было — тебя обучат в школе, ты поступишь в институт, ты станешь образованным человеком. Здесь же если у твоих родителей нет средств на твоё обучение, то дорога тебе только в обслугу. Официант, уборщица, дворник, грузчик — вот всё, на что ты можешь рассчитывать. То же самое с медициной: есть деньги — будешь здоровым, нет — подыхай. Никому ты на хрен не нужен.
— Не преувеличивайте! — кривился Иващенко.
— Надеюсь, о том, что социальная защищённость в Союзе на порядок выше, вы и сами догадываетесь. Кто бы ты ни был, хоть последний кусок дерьма, тебя всё равно не бросят. Будут лечить, исправлять, улучшать, делать всё, чтобы ты вписался со всей своей гнилой натурой в гармоничное советское общество. Здесь же никому ни до кого нет дела. Здоров ты или болен, живёшь или давным-давно умер — всем насрать, просто-напросто насрать. Здесь научили людей ненавидеть друг друга, вся философия жизни строится на этом. Не дай бог, ты протянешь руку помощи ближнему — значит ты лох и неудачник. Здесь общество пожирает само себя. И во всём виновата система: создавшим её кажется, что они подчинили себе большинство и эксплуатируют его в своих интересах, но такое невозможно, не может одна часть компьютерной системы наживаться на другой. Компьютер перегорит, сдохнет. А общество — это та же самая компьютерная система. Гибнет одна часть — погибнет всё остальное.
— Ну а вы-то хоть кому-нибудь руку помощи протянули? — спросил вдруг меня провокатор. Сложив руки на груди, он взирал на меня сейчас как древнегреческий мудрец на своих современных интерпретаторов, которые присобачили к его учению какие-то невероятные домыслы.
— Ну а самое главное заключается в том, — проигнорировал я этот выпад, — что вы просто предали свою Родину. Родину, которую вы якобы любили.
— Я продолжаю её любить! — воскликнул Иващенко.
— Тогда вы наверняка знаете строку из старой советской песни. «Не отрекаются, любя!» — вот как она звучит. Вы думаете, вас встретят здесь как героя и будут носить на руках за этот якобы подвиг, который вы совершили? Ничего подобного! К вам будут относиться как к обыкновенному предателю.
— Я так понимаю, вы человек с ярко выраженными коммунистическими убеждениями, — бородач пытался реагировать на мою эскападу спокойно, хотя получалось у него это с трудом. — А раз так, то вы наверняка хотели бы эмигрировать в ваш вожделенный Советский Союз. Во-первых, я вам этого искренне
