желаю, а во-вторых, хочу спросить у вас: как вы будете называться в том случае, если у вас это когда- нибудь получится? Надо полагать, вы тоже предадите в таком случае Родину?
Я понял, что зря рассказывал ему всё это. Врагам нельзя ничего доказывать, с ними невозможно вступать в диалог. Если ты это сделал, червоточина, которая гнездится в нём, переберётся к тебе. Диалог — это путь к поражению. Врага можно только уничтожать. Решительно и беспощадно.
— То, что вокруг — это не моя Родина, — зачем-то ответил я ему, усаживаясь на стул.
— Позвольте, молодой человек! — вдруг подал голос сидевший рядом с провокатором Иващенко ректор института. — А вы, собственно, кто такой? Я что-то вас не помню.
Пару мгновений я лихорадочно подбирал ответ, а потом вдруг расслабился. Что они мне сделать могут?
— Значит, на пенсию пора, — ответил ректору.
Тот смутился, публика как-то напряжённо — не дай бог, начальник заметит — хохотнула. Ректор судорожно сквозь стёклышки очков вглядывался в меня, словно действительно усомнился в своей памяти и удивлялся тому, как же так получилось, что он забыл имя, фамилию и даже внешние данные одного из своих сотрудников. В это мгновение — на мою, да и на ректора тоже радость — перебежчику снова задали вопрос. Его просили поподробнее рассказать о подавлении личности в СССР и о зверствах коммунистов. Внимание публики переключилось на Иващенко — вновь почувствовав себя в своей стихии, тот принялся красочно живописать побасёнки о советских тюрьмах и концентрационных лагерях.
— Сопротивление советскому режиму существует во всех возрастных, социальных и профессиональных группах. Лидеры коммунистов это отчётливо осознают, их эта ситуация раздражает, бесит, и они всеми способами пытаются выявить инакомыслящих. Проверки на лояльность начинаются буквально с детского сада. Если ребёнок недостаточно громко кричит «Слава КПСС!», его ставят на медицинский учёт. Если он и через год не начинает кричать эту варварскую фразу громко, ему ставят диагноз — слабоумие. Соответственно, помещают в специальное образовательное учреждение. Дальше цепочка отсева продолжается в школах, училищах, институтах, в трудовых коллективах. Психические заболевания — самая распространённая форма борьбы с инакомыслящими в Союзе. Если у человека шизофрения или идиотизм, это означает лишь одно — его считают неблагонадёжным. Хотя, на самом деле, он может и не быть таковым. В обществе царит атмосфера стукачества, взаимного подозрения, элементарного недоверия. Все следят за всеми. Больше половины жителей Союза, а сейчас уже и всей остальной планеты, потому что вся она стала Советским Союзом, хотя бы раз сидели в тюрьме…
— Я отчаливаю, — шепнул я Никите. — За мной не ходи. Если будут допытываться: мол, с тобой этот парень был, всё отрицай. Ничего не знаю, и всё.
— Да ладно, обойдётся.
Нагнувшись, за спинами людей я пробрался к двери и аккуратно выскользнул наружу. Вроде бы на моё передвижение никто не отреагировал.
Уже за дверью я услышал, как беглого профессора спрашивали о генеральном секретаре ЦК КПСС Григории Романове.
— Что он собой представляет? Здесь так мало о нём знают.
— О, это сущий дьявол! — отвечал Иващенко. — Человек, более хитрый и жестокий, чем десять Сталиных.
Я сплюнул на пол и поспешил к выходу.
Глава шестая: Акция
Подходящую иномарку взять так и не удалось.
Выбрался из дома в три часа ночи, полазил по микрорайону, вроде попался «Форд» нормальный. Старенький такой, но с виду крепкий. Видимо, давно на приколе стоял, потому что под ним ещё сугроб снега виднелся, хотя на улицах снег практически сошёл.
Вскрыл тачку, аппарат Никиты сигнализацию без сбоев отключал, за руль сел — здрасьте-пожалуйста, бензина ни грамма! Раньше я для таких случаев всегда бутыль с бензином с собой брал, чтобы хоть до заправки доехать, но у последних тачек, что уводить довелось, хозяева попадались заботливые, пусть литр, да держали в баке.
Ладно обрубок шланга, скрученный, во внутреннем кармане куртки валялся. Ещё с прошлых походов. Вылез, открыл багажник — ну вот и здорово, канистра лежит. Подхватил её и отправился к скоплению колымаг, что чуть поодаль вдоль дома растянулись. Выбирать не стал, принялся сливать с крайнего «Жигулёнка».
Прости, брат-пролетарий, это для революции.
Только отсосал, только зажурчал бензин ручейком в канистру, как в одном из окон дома, этаже на четвёртом вроде, загорелся свет. Через мгновение на балкон выбрался мужик и благим матом заорал на меня. Видимо тот самый брат-пролетарий. Как он только разглядел мой силуэт в темноте!? Видимо, превратился со своей развалюхой в одно целое, уже на расстоянии чувствует, что с ней да как.
Я поначалу не дёргался, сливал и сливал, но свет вдруг стал загораться и в соседних окнах, а из машины, что стояла невдалеке, выбрались два полусонных и взбудораженных подростка, видимо охранявших эту доморощенную стоянку. Я бы мог их, конечно, и стволом припугнуть, но слишком это получалось геморройно. Глядишь, сейчас и мужики из подъездов повылезают отбивать у грабителей своих четвероногих друзей, так что пришлось выдёргивать шланг из бензобака и рисовать ноги. Канистру им оставил — радуйтесь.
Покружил ещё по территории — что-то зихер везде. То народ из подъездов, несмотря на сладкую предутреннюю дремоту, одним за другим выходит, то какая-то развесёлая пьяная компания на скамейке сидит и, жизнерадостно матерясь, зыркает по окрестностям взбудораженными очами. Не подобраться к тачкам.
В общем, пришлось брать «Газель» — она вообще как-то нелепо стояла, с торца дома, перегораживая пешеходную дорожку, едва не воткнувшись носом в стену. Словно водитель был вдрабадан пьян, когда ставил её. Вполне возможно. Да к тому же, как выяснилось, не была включена сигнализация. Лёгкая добыча.
Я подобрал ключ, открыл дверцу. С бензином всё в порядке. Даже больше, чем достаточно. Не знаю, может, Гарибальди и будет недоволен, что не иномарку подгоняю — тут троим взаперти придётся ехать, ну, двоим как минимум — но, с другой стороны, и преимущества свои есть. Спрятался, и не видно никого. Да и оружие легче перевозить.
Гарибальди же мне вообще ни слова не сказал. Я ему было начал ситуацию объяснять, возникшие проблемы, а он только махнул рукой — ладно, мол, не о чем базарить. Мы из гаража — я даже не знал, его ли это собственный или чей-то ещё — погрузили в «Газель» сумку с автоматами, гранатомётом, запасными рожками, гранатами и тронулись собирать по городу Звёздочку.
Рядом со мной посадили Кислую — вроде как парень и девушка за лобовым стеклом вызывают меньше подозрений, чем два парня. А остальные — Гарибальди, Пятачок и Белоснежка — залезли в фургон.
Позвонил вдруг Костиков. Я едва его имя на дисплее телефона увидел, сразу понял, что он с недобрыми новостями.
— Виталя! — голос напряжённый, раздосадованный.
— Говори быстро! — ответил. — Я за рулём, скоро вообще телефон отключу.
— Короче, тут дела такие…
— Ну живей, Никит, живей!
— В общем, сгорел у меня солярий.
Я поморщился.
— В чём дело?
— Что-то не так пошло. Переборщил с мощностью, видимо.
