что шпионаж в пользу Российской Федерации по советским законам карается предельно строго. Мера наказания — вышка. К сожалению, у нас уже были случаи, когда её приходилось применять по отношению к переселенцам с той стороны.
— Они этого заслуживают, — ответил я.
Горбунов посмотрел на меня внимательнее.
— Послушайте, Виталий! Или нет, вы же теперь Виктор, уж лучше так вас называть, чтобы привыкали. Как вы смотрите на возможность поработать в Комитете Государственной Безопасности? Я могу дать рекомендацию. Определим вас в нашу Высшую школу, отучитесь, займётесь интересным делом. Я полагаю, в вас имеются необходимые для этой работы качества.
— Разве ваша работа востребована? — удивился я. — По-моему, вам сейчас и делать-то ничего не надо. Вся планета советская, врагов не осталось.
— А внутренние? Не забывайте про внутренних! Нет, дорогой Виктор, наш Комитет будет востребован всегда. Как это ни прискорбно, во все времена найдутся заблудшие, которые станут отрицать преимущества коммунизма. И более того, пытаться его свергнуть. Я не хочу вас пугать, вы приехали в Союз в поисках спокойной, счастливой жизни — и вы её здесь найдёте — но должен вам признаться, что наши враги не дремлют. В разных уголках планеты действуют антикоммунистические террористические группировки. Особенно они многочисленны в Северной Америке, Африке и Азии. Да и на территории исконного Советского Союза, в той же Москве, также имеются свои отщепенцы. Самая опасная — некая банда, называющая себя КОМКИ — Комитет освобождения мира от коммунистического ига. Представьте себе их варварский пафос! Их деятельность, как и деятельность других террористических группировок, практически незаметна, а вскоре и вовсе будет сведена на нет. Но всё это достигается нелёгкой работой правоохранительных органов, и в первую очередь нашего Комитета.
Название местных террористов меня позабавило. Почти такое же, как у нас. Бывают же совпадения…
— Ну так как, Виктор? Что думаете о моём предложении? Работа интересная, перспективная. А самое главное — полезная.
Над предложением Горбунова я задумываться не стал. Да, это наше КГБ, правильное, родное. Но всё же далёк я от власти, не могу я с ней в дёсны целоваться. Пусть они и нужное дело делают, но есть в этом что-то гадкое. Не для меня такая работа.
— Нет, спасибо. У меня не получится.
— Думаете?
— Уверен. Мне что-нибудь попроще надо.
— Ну хорошо, хорошо, — развёл руками полковник. — Воля ваша.
Он зашагал по коридору к лестнице.
— Но всё же, — обернувшись, сказал напоследок, — в случае, если господин посол или какой-то переселенец из России настойчиво попытается завести с вами дружбу, станет рассказывать гадости про СССР или просто вести себя странно — свяжитесь с нами. Вот вам мой номер.
И вытащив из портфеля блокнот, он быстро накарябал на одном из листов несколько цифр. Моя коллекция советских телефонных номеров увеличилась ещё на один.
Перед встречей с семьёй я что-то разволновался. Не задумывался об этом моменте раньше, а тут вдруг представил, как будет выглядеть моя жизнь в новой — всё же новой — семье, и напрягся. Мать с отцом живут вместе, ладят и видимо любят друг друга. Они же советские, здесь по-другому нельзя! Диковато для меня это, не видел я никогда их рядом, не знаю как себя вести в такой благости. Да и потом… всё же это не мать и не отец. Это другие совсем люди. Смогу ли я с ними поладить?
Провожаемый медсестрой Ноябриной, я спускался в лифте на первый этаж. Мне выделили рубашку, брюки и ботинки. Это всё. Новый человек, вступаю в новую жизнь. Открыт ветрам и счастью. Я в кабинке лифта чуть потрогал медсестру за попу, она сказала «Не надо, у меня парень в армии», но руку великодушно не убрала. Спасибо тебе хоть на этом, добрая девушка.
Едва мы вышли из лифта, я их увидел. Они сидели на диванах в фойе: мать, отец и ещё какая-то девушка лет двадцати. Родители — один в один такие же, как там, на той стороне. Точные копии. Ну нет, разница есть: мать вот более гладкая, взгляд уверенней, причёска строгая (моя-то всю жизнь шишигой ходила) да и вообще солидней держится; отец попроще, чем бизнесмен Сидельников, много проще — рубашка с закатанными рукавами, лицо морщинистей, смуглее. Все трое, увидев меня, встали.
Мать тут же бросилась ко мне. На расстоянии метра остановилась и стала жадно-жадно вглядываться мне в глаза, словно отыскивая в них какие-то опознавательные коды, которые бы идеально совпадали с её погибшим сыном. Несколько раз торопливо и нервно она осенила меня крестным знамением — я про себя удивился этому. Потом она вдруг застыдилась такой придирчивости, широко распахнула объятия и бросилась ко мне на грудь.
— Сынок! — услышал я её всхлипывающие бормотания. — Радость моя, солнышко! Живой… Господи, благодарю тебя за это чудо, за то, что вернул ты нам Витеньку!
Она притянула меня к себе и принялась лихорадочно целовать. Поцелуи были жаркими и мокрыми. Я видел, как за её спиной стояли, смущённо и робко улыбаясь, отец с этой незнакомой девушкой. Мать же принялась рыдать. Обессиленная, она уткнулась мне в плечо и навзрыд, в голос, бормотала что-то бессвязное, но безмерно счастливое. Мне пришлось отвести её обратно к дивану и усадить в мягкую коричневую кожу. Ноябрина принесла откуда-то стакан воды, мать отхлебнула из него и вроде бы стала успокаиваться.
— Ну всё, Люда, всё, — говорил ей отец. — Теперь всё позади, Виктор с нами. Перестань.
Мать кивала и махала ладонью: всё, мол, не обращайте внимания. Отец отвлёкся наконец от неё и протянул мне руку. Рукопожатие его было крепким, основательным таким. Он тоже сморщился вдруг от нахлынувших эмоций, рывком прижал меня к себе и сдавил в крепких объятиях.
— Сын! — шепнул он. — Виктор!
Незнакомая девушка в стороне растирала кулаками ручейки слёз на щеках.
— А это сестра твоя! — показал на неё Валерий Фёдорович. — Нам сказали, ты про неё не знаешь, там у тебя не было сестёр. Дашей зовут. Ну знакомьтесь же, знакомьтесь!
— Витя! — вскрикнула, всплеснув руками, моя новообретённая и такая неожиданная сестра.
Я погрузился в объятия в третий раз. Внутреннему моему спокойствию этой душераздирающей встречей были нанесены серьёзные пробоины. Плакать вместе с новой своей семьей я всё же не стал, сдержаться сил ещё хватило, но что-то этакое огненно-колючее в душе засвербело. Я к таким эмоциям и этой истеричной радости был не готов, но успел внутренне отметить, что людьми мои родственники оказались душевными. Сестра в довершение всего — так ещё и симпатичной.
С охами и ахами мы наконец выбрались наружу и погрузились в стоящий невдалеке от здания синий автомобиль. «Москвич» — успел прочитать я название марки, и, действительно, что-то похожее на наши древние «Москвичи» в нём присутствовало, но лишь в некоторых линиях, потому что сразу было понятно, что это совсем другой тип автомобиля. Бросилось в глаза главное, что отличало его от автомобилей того мира — широкий и плоский капот, покрытый блестящими прямоугольными пластинами, которые озорно блестели на солнце. Отец сел за руль, мать с ним рядом, а мы с Дашей разместились на заднем сиденье. Во всей этой суете я даже забыл сказать «до свиданья» Ноябрине. Вспомнил о ней лишь когда мы отъехали от института на изрядное расстояние. Обидится ещё.
Такими же панцирными капотами, как выяснилось, обладали все без исключения автомобили на московских улицах. Я понял — это солнечные батареи. У некоторых пластинами был завешан весь кузов — и сверху, и спереди, и по бокам. Автомобилей на дорогах было заметно меньше, чем в моей бывшей Москве — беззвучные, изящные, они неслись по идеально чистым улицам, засаженным изумрудной зеленью. Голова кружилась от такой чистоты и благости.
Родственнички чё-то молчали. Мать всё утирала платочком глаза, отец следил за дорогой. Лишь Даша весело стреляла в меня озорным взглядом, но тоже молча. Чтобы прервать это молчание, показавшееся мне тягостным, я заговорил. Как раз таки о машинах:
— Меньше здесь автомобилей, чем у нас. В смысле, чем на той стороне. Не разрешают что ли приобретать?
